— Ты должен уходить от меня постепенно, — настаивала она по телефону, — или совсем не уходить. — И ждала его ответа.
Он слышал по проводу ее лукавую улыбку.
— Перестань предлагать мне руку, — сказал он, когда она открыла ему дверь. — Я слишком молод, чтобы жениться, слишком хочу разбогатеть и прекрасно понимаю, что ты чувствуешь, потому что ощущаю точно такие симптомы лишения, но мы уже почти взрослые, а потому должны овладеть собой, вернуться к нашим папам и мамам и работать дальше ради нашего будущего.
— Ты смешон, — сказала она, накладывая ему приготовленный на скорую руку селедочный паштет. — «Овладеть собой и вернуться к папам и мамам»! Это логическое противоречие.
— Ты прекрасно меня понимаешь. И кроме того… — продолжал он, когда за паштетом последовал толстый бифштекс, щедро нашпигованный чесноком, — …никакое внимание к моему желудку не соблазнит меня остаться на ночь. — Он жевал быстро и энергично, но не без признательности.
— Перестань. — Она вздохнула. — Мы отлично знаем, что ты суров и абсолютно независим.
— Угу… Вовсе не так суров, если ты напрашиваешься на комплименты, — ответил он. — А что до независимости, то у нас у всех ее ни капли. К сожалению!
— Это зависит от того, что понимать под независимостью, — возразила она, закуривая сигарету, вместо того, чтобы присоединиться к трапезе.
— Независимость, — отвечал он, надевая плащ, купленный по ее настоянию в Йорке, — независимость — это независимость. Именно то, что это слово означает. Независимость ни от кого и ни от чего. Вполне недвусмысленное слово и абсолютно недостижимое состояние. Но уже поздно заниматься семантическими тонкостями, и я слишком устал, чтобы продолжать твое образование. По крайней мере, сегодня. — Он поцеловал ее в дверях. — И не забудь про эти затвердения. Сходи в больницу. Сделай биопсию. Я не верю в бабушкины сказки насчет менструальных желваков. Опухоль есть опухоль есть опухоль. Я обследовался полностью. Сегодня век превентивной медицины, а не целителей.
Он согласился с ней, что месяц они не должны видеться и перезваниваться.
5
Амос вернулся в свою комнату в доме родителей и к привычному оптимистическому рысканию по колонкам газетных объявлений о работе. Как же быстро становятся неблагодарными и безрадостными некоторые поиски: поиски квартиры, поиски дома, поиски супруга, поиски работы. В каких местах тебе предлагают жить! Какой работой заниматься! Сколько на свете гнусных углов и жалких занятий! Какая алчность проглядывает в квартплате, как не чувствуют люди своих раздутых эго, стелющихся, словно темный туман, над письменным столом во время собеседования при найме. Для молодых, для университетских выпускников времена были всё такие же неприветливые, как раньше.
Но в один прекрасный день совершилось чудо. Амос нашел работу. Нашел не на газетной странице, а — кто бы мог подумать? — благодаря знакомству. Американский клиент, подавший в суд на лондонскую фирму по производству аккумуляторов, громко сетовал на состояние британской промышленности.
— Не знаю, что у вас будет со страной, потому что у вас проблема. Ба-альшая проблема. — Он стоял в дверях, прощаясь с начальником Амоса. — Ваши рабочие не работают, у ваших менеджеров скудное воображение, ваши чиновники бестолковы. Я не мог себе такого представить. Ведь эта страна к началу века построила девяносто восемь процентов железных дорог на Земле. Что же случилось? Что испортилось? Ладно, вы потеряли империю…
— Распустили, — поправил начальник Амоса, пожилой фабианец[8] раннего призыва.
— Распустили, потеряли, у вас ее отняли — неважно! Ее не стало. Наверное, это был тяжелый удар, утрата. Наверное, удар по вашей гордости. Сочувствую. Но Индия получила независимость в сорок седьмом году или около того. Четверть века прошло, ей-богу! Германия оправилась. Япония оправилась. Даже в Испании шахтеры зарабатывают больше ваших. Вы знаете, что делают у вас рабочие на аккумуляторной фабрике? Работают по субботам и воскресеньям, чтобы выработать полторы ставки и получить двойные сверхурочные, а в понедельник и вторник не выходят!
8
Спасаясь от погрома, евреи Йорка укрывались в центральной башне замка. Когда возможности сопротивления были исчерпаны, Йом Тов убедил их покончить с собой — сдача означала пытки или крещение. Реальной причиной погрома было то, что крестоносцы влезли в долги и не хотели расплачиваться с евреями.