Но братья выпросили у отца четвертое испытание. Все жены должны были прыгать сквозь обруч. Братья думали, что сильные крестьянки лучше прыгнут, чем нежная фрейлина. Но те, прыгая, переломали себе ноги, в то время как жена младшего сына прыгнула легко, как серна. Добыв таким образом корону, он правил долго и мудро.
В основном речь здесь идет о том же мотиве, что и в первой сказке. Это превращение из холоднокровного животного в образ человеческий, только вместо змеи символом этого становится жаба. Сказка особо подчеркивает, что речь идет не только о младшем, но и о глупом сыне, следовательно, о неприспособленной и неполноценной части личности, и именно он в сказке становится героем. Оба брата, более приспособленные и умные, отказались от поставленных задач и вместо подлинной ценности добились ничтожной, вместо ковра — половик, вместо кольца — тележное колесо и вместо прекрасной фрейлины — крестьянские девицы. Здесь демонстрируется, как в особой, экстраординарной ситуации развитые функции способны достичь лишь обычного и привычного, того, что давно известно и узнаваемо, в то время как подлинная и необычайная ценность может быть добыта только необычным путем, несмотря на всю нашу беспомощность и нерасторопность, как всегда бывает в тех случаях, если мы не сдаемся, когда привычные нам орудия отказываются служить[25].
Мне было очень важно в этой главе, на примере сказки о змее, дать представление о всем спектре возможностей понимания образов и символов этих историй. Эта точка зрения может показаться слишком многосторонней тому, кто он склонен считать единственно верной только одну интерпретацию и видеть в ней единственную узкую проблему. По моему мнению, такой взгляд упускает из виду тот феномен, что сказка может вызывать у людей живой интерес практически в любом возрасте и на любой ступени развития, интерес, выходящий за рамки чисто эстетической ценности, которая к тому же часто может быть совсем незначительной. Итак, восприимчивому к ней человеку сказка должна не раз повторять, что нужно вызвать и привести в движение нечто, скрытое в глубине его души, то, что не может быть выражено и сформулировано лучше, чем в ее образах.
Символика сказки в процессе культурного развития человечества в течение столетий и тысячелетий также остается в основных чертах неизменной. Уже в древнейшей из известных в рамках нашей культуры сказок, египетской сказке о двух братьях, относящейся к 19 династии, около 1200 года до нашей эры[26], мы встречаем мотивы превращения человека в животное и растение и обратно, встречи людей с богами, колдовства и говорящих животных. В своих основных чертах она не имеет существенных отличий от тех сказок, которые мы рассказываем сегодня.
Основные проблемы человеческого существования проходят не только сквозь всю нашу жизнь, но сквозь жизнь всего человечества. Они должны быть поняты, сформулированы и интерпретированы по-своему в каждый исторический период, так же, как в каждой отдельной фазе нашей собственной жизни. Таким образом наши возможности понимания кружатся вокруг извечного первообраза, и при каждом новом повороте начинает сверкать новая грань присущего ему смысла. Нам никогда не удастся понять его целиком и всякий раз остается тот таинственный остаток, который всегда нас манит и наводит на размышления. При этом сказка отвечает не сознательным объяснением, но затрагивает у каждого актуальную для него проблему. Таким образом можно сказать, что она действует на бессознательном уровне. Сознание только углубляет или усиливает ее.
Только ли для детей предназначены сказки?
Основанное на знаниях рациональное сознание возникает только в процессе развития и созревания человека. Согласно результатам психоаналитических исследований, оно начинает формироваться примерно на шестом году жизни. До тех пор ребенок живет в магико-мифическом мире, где рядом с темными импульсами и инстинктами сначала возникает образное сознание, в котором сосуществуют магические и мифические мотивы, образы, идентификации, реакции, представления и приемы. Этот этап раннего развития сознания и мировосприятия, когда, согласно Кассиреру[27], мышление комплексно и сохраняется идентичность Основного гештальта (Grunggestalt), является самым ранним пробуждением духа. Это образное мифическое переживание Мира остается фундаментом, всегда сохраняющимся под над ним рациональным мышлением, и ему присущ отнюдь не только регрессивно-негативный характер, выражающий себя в суевериях или неврозах. Эта область образов и фантазий, в высокой степени эмоционально заряженных, становится фундаментом как новых душевных обретений ребенка, так и процессов изменения и развития, протекающих в Душе взрослого человека. Важность подобных архетипических образов подтверждается даже в области научных исследований, и уже упоминавшийся физик Паули указывает на то, что при «развитии научных идей любое достижение знания является длительным процессом, в ходе которого рациональной формулировке содержания сознания предшествует процесс в бессознательном. В этом мире символических образов в качестве упорядочивающих и придающих форму элементов функционируют архетипы, представляющие собой искомые мосты между чувственными наблюдениями и идеями, вследствие чего они и являются необходимой предпосылкой для возникновения естественнонаучной идеи»[28]. Эта точка зрения Паули подтверждается современной теорией хаоса, согласно которой в хаотических, нелинейных состояниях вновь и вновь спонтанно образуются упорядоченные фигуры, так называемые фракталы, из которых могут возникать новые упорядоченные системы. Таким же образом ученые представляют сегодня историю возникновения всей вселенной из первоначального хаоса, в котором затем образовались точно очерченные галактические структуры, равно как и отдельные звезды с их планетарными орбитами. Эти фракталы обнаруживают ошеломляющее сходство с абстрактными геометрическими фигурами архетипов, такими, как треугольник, квадрат, круг, пятиугольник и т. д., из которых впоследствии могут возникать сложные комплексные образования. Томас Уотсон, сотрудник первооткрывателя теории фракталов Бенуа Мандельброта, из исследовательского центра фирмы IBM, в результате бесчисленных вычислительных операций заставил появиться на мониторе компьютера возникшие из множества этих фрактальных образцов горы, облака и луны, то есть высокоорганизованные архетипические образования[29].
25
Можно было бы исходить из того, что этот тип сказки о короле и его трех сыновьях особенно плодотворен для проблемы определения типов. Однако, к сожалению, это предположение обманчиво, и попытка связать сказку с психологическими функциональными типами чрезвычайно трудна и многообразна. Вопрос о том, какой из четырех функций соответствует герой сказки, остается открытым. То же относится к классификации типов, так как редко можно говорить о чисто интровертном или экстравертном герое, поскольку последний на своем пути проходит фазы как интроверсии, так и экстраверсии. В выбранной нами сказке младший сын должен, оставаясь на месте, спускаться под землю, в то время как его братья для решения задачи могут отправиться на Запад и Восток. Из этого можно было заключить, что он интроверт. Но, с другой стороны, когда он выносит на поверхность подаренные жабой сокровища, ковер, кольцо и невесту, одерживая тем самым победу над братьями, он действует как экстраверт. Ни его образ действий, ни символика не позволяют отнести его к тому или иному функциональному типу. Можно было бы согласиться с тем, что его мышление неразвито, почему его и считают дураком; и действительно, относительно его мышления мы ничего не знаем: он печально сидит рядом со своим упавшим на землю пером (ощущение). Он видит дверь, которая ведет в жабью нору (чувство) и, наконец, превращение обыкновенной репы в карету с принцессой предполагает наличие интуиции. Правда, его братья полагают, что ничего стоящего дураку не добыть, и не предпринимают никаких усилий для достижения ценности, но на деле именно их мышление оказывается неполноценным, и они не становятся умнее после очередного своего поражения. Таким образом можно склониться к тому, чтобы лучшее мышление, специально не упоминая об этом, приписать именно дураку. По моему мнению, в данной сказке остается полностью открытым вопрос о том, какая из функций с помощью героя привносится в сознание, и сказка, собственно, только обозначает основные проблемы развития недоразвитой функций.
Трудность соотнесения сказочного героя с определенной функцией не является правилом, так как немало сказок, в которых это ясно обозначено. В подробно рассмотренном мной восточном цикле «Истории носильщика и трех дам» герой истории второго слепого нищего соответствует мыслительному типу (X. Дикманн. Индивидуация в сказках из сборника «Тысяча и одна ночь»). Он должен, согласно моей интерпретации, сопоставить развитие своей вспомогательной функции чувства со своим недифференцированным ощущением, функцией, при интеграции которой он в конце концов терпит крушение. Таким образом, сама сказка позволяет открыть нечто новое относительно проблемы дифференциации типов, и что в некоторых случаях может соответствовать человеку, который выбирает определенную сказку, к чему я еще вернусь в главе о любимой сказке. Более подробно я исследую эту проблему в другой своей работе (Н. Dieckmann. Typologischen Aspekte im Lieblingsmarchen).
28
W. Pauli. Der Einfluss archetypischer \brstellungen auf die Bildung naturwissenschaftlicher Theorien bei Kepler.