Выбрать главу

Если теперь сравнить жизненную историю моей пациентки со сказочной, то обнаружится, что доминирующей фигурой в раннем развитии пациентки является «сверхзаботливая мать» («overprotective mother»). Пациентка была единственным ребенком в семье. Брак родителей был крайне тяжелым. Отец долго лечился, иногда стационарно, в связи с маниакально-депрессивным состоянием, совпавшим со временем рождения пациентки. Поэтому с самого начала и в дальнейшем ребенок был ориентирован прежде всего на мать. Когда пациентке было четыре года, родители на много лет расстались. Мать и дочь были эвакуированы во время войны за границу, в то время как отец остался в Берлине. После их возвращения отец стал жить отдельно, супруги развелись, но позднее, когда пациентке было 14–15 лет, вновь примирились. Как и в сказке Андерсена, в столь важный период развития отец играет незначительную роль. Мать, в свою очередь, страдала усиливающимся неврозом навязчивых состояний и фобиями. С одной стороны, она окружала заботой и баловала дочь, которой нельзя было никуда ходить одной и всегда следовало выглядеть чистой и аккуратной. Ей не позволяли играть с другими детьми и берегли от малейшей простуды. В то же время, если пациентка хоть немного протестовала против этих ограничений или на несколько минут опаздывала, то подвергалась сильному наказанию.

В отношении к матери у моей пациентки различались три больших периода: первый период продолжался до позднего пубертата. Он характеризовался невыносимой эмоциональной амбивалентностью. Мать, с одной стороны, была заботливой, любящей и балующей, с другой же стороны, — цербером, морской ведьмой, требующей беспрекословного подчинения. Если что-то делать, то надо это делать тайно. В сказке этому соответствуют плененные и умершие фигуры в ведьмином лесу на морском дне. Затем последовала фаза явного противостояния, в это время пациентка открыто бунтовала, уходила из дома, заводила друзей, получая от матери поддержку, отчасти наперекор отцу, который тоже имел склонность к сверхопеке. В сказке такому положению отвечает заключение договора с ведьмой. Наступление третьей фазы совпало с вспышкой невроза. Пациентка полностью спряталась за спиной матери, вновь ставшей лучшей любимейшей подругой. Она заперла себя в доме. Поездки в свободное время предпринимались только с матерью, так что она, с одной стороны, впала в регрессивную интроверсию заключения сказки, с другой же стороны, ее состояние обнаруживало связь с началом сказки, когда принцесса должна была оставаться дома одна и в тоске плавать вокруг мраморной колонны с мальчиком. Отношения пациентки с другим полом были столь же безжизненны: холодный гладкий мрамор, вокруг которого кружатся пассивные тоскливые фантазии о похожем на принца мужчине, который однажды придет и возьмет ее в жены. Сопровождавшее подобные мечтания депрессивное настроение напоминает нам о том, что в сказке рядом с фигурой мальчика стоит плакучая ива.

В качестве второго примера я хотел бы взять случай двадцатилетнего молодого человека, который обратился к анализу из-за сильного заикания. Здесь тоже существовали очевидные параллели между ситуацией его любимой сказки и его симптоматикой, вызванной подобной ситуацией. Его любимой была сказка Вильгельма Гауфа «Калиф Аист».

В этой сказке рассказывается о том, как однажды калиф Багдада Хасид и его визирь Мансур купили у старого торговца чудесный порошок, к которому был приложен листок с непонятными письменами. Для того, чтобы разобрать надпись, калиф приказал привести Селима, ученого мудреца, и посулил ему, если тот сможет прочесть письмена, праздничное платье, но если он этого не сделает, то получит 12 ударов по щеке и 25 по ногам, потому что в таком случае Селим не заслуживает имени ученого. Так как буквы были латинскими, Селим смог выполнить повеление и перевел калифу с визирем, что каждый, кто понюхает этот порошок и скажет слово «Мутабор», сможет превратиться в выбранное животное и понимать язык зверей. Но, оказавшись в этом состоянии, нельзя было смеяться. Нарушивший запрет забудет волшебное слово, которое он должен сказать, трижды поклонившись на восток, чтобы опять стать человеком.

Обрадованные представившейся возможностью новых приключений, отправились калиф и визирь следующим утром на ближайший луг, где увидели аиста, к которому подлетел второй. Они тут же поспешили сами превратиться в аистов и стали слушать разговор, который настоящие аисты вели между собой Сначала первый предлагал другому разные лакомства, как то лягушачья ножка или ящерица, но тот отказывался, а потом рассказал, что вечером должен танцевать перед гостями своего отца и захотел это показать. Он проделал это так смешно, что калиф и визирь не смогли удержаться от смеха. Но тогда они забыли волшебное слово и только, заикаясь, бормотали: «My.. му… му..». Наконец они отказались от этих попыток и в печали расположились в обличье аистов вблизи города.