— Дай-кось, — сказал Феодосий, потрясенный неутомимой мощью Иоанновой борьбы и надежды, — дай-кось, отче, принесу тебе свежей водицы.
Он умилился на брата Агапита, который в опрятной своей пещере возился с собранными травами: разбирал их и связывал в пучки. Агапит травами лечил, ему открыто было — какая от чего помогает, и с какой молитвой ее давать, и на каком отваре, и какую собирать утром, а какую днем, а какую в полночь. От одной травы шел цвет, от другой листья, от третьей корень. Вся пещера была увешана травами, и пахло хорошо, и на небесах, без сомнения, радовались, глядя на все это.
Но не успел Феодосий умилиться, как подошел брат Федор и стал сетовать, что, вступая в обитель, роздал нищим свое достояние.
— Дурень я, — сказал Федор. — Стану стар, не смогу монастырское есть, а купить-то не на что.
— Не думай об этом! — сказал Феодосий. — Побори себя!
— Хоть половину было оставить, как умные оставляют, — сказал Федор и заплакал.
Подошел брат Матфей и рассказал, что в церковь приходил нынче бес в образе ляха; в епанче с лисьей опушкой, и в подоле держал цветы; обходил молящуюся братию и цветами кидался. В которого брата кинет, тот слабеет духом — начнет зевать и уходит спать в келью, не дождавшись, когда служба кончится.
— И в меня кинул, — сказал Матфей.
— То лях приходил, — сказал Феодосий. — Ляха я видел. А цветов не видел.
— То был бес, — сказал Матфей. — А цветов ты не видел, потому что тебе не дано видеть.
— Сказано: «И бесы повинуются нам о имени твоем».
— Мало чего сказано, — возразил Матфей. — Они сильны, отче, страшно.
И привыкшее к радостной молитве Феодосиево сердце отяготилось и рванулось за теми, что ушли, скинув растущее бремя забот, — за Антонием, за Никоном.
Но пастырь приставлен к стаду.
Спросит: Феодосий, где овцы мои?
И не было никого, кому бы сказать с чистой совестью: тебе передаю паси их.
Удручительна была вражда между иереем Титом и дьяконом Евагрием.
Они друг на друга не глядели. А если глянут — больны становились от ненависти.
Феодосий призывал их, ставил перед собой и убеждал:
— Что делаете? Опомнитесь. Вы же братья по духу. Поликуйтесь сейчас же, чтоб не зашло солнце во гневе вашем.
Тит с Евагрием, не смея ослушаться, ликовались бородатыми щеками, но слишком видно было, что им не ликоваться хочется, а кусаться. А уйдя, продолжали свое.
Тит идет по церкви с кадилом — Евагрий отбегает, чтоб его даже дым от Титова кадила не коснулся. Другой раз не отбежал, — Тит мимо прошел и не покадил, нарочно.
Тит сухой был, мелкий, а Евагрий тучный, с голосом как из бочки, и этим голосом он не уставал ругать Тита. А Тит еще пуще ругал Евагрия, безумными словами оскверняя свои иерейские уста.
И вот чем это кончилось.
От злобы Тит смертно разболелся. Боясь предстать перед всевышним со смрадом в душе, он решил помириться с Евагрием. Три старца пришли к Евагрию и сказали:
— Отче Евагрий! Отец Тит помирает.
— Да ну! — сказал Евагрий, обрадовавшись.
— Отче Евагрий! — сказали старцы. — Отец Тит велел тебе сказать: прости меня, брат мой, что я на тебя гневался.
— Кал он, ваш отец Тит! — отвечал Евагрий. — Пущай помирает без прощенья! — Но старцы, рассердясь, кликнули на подмогу братьев помоложе и силой поволокли его к Титову одру.
Тит сполз с одра и распростерся перед Евагрием, умоляя:
— Прости меня!
Но Евагрий, вырываясь из державших его рук, твердил с бранью:
— Не прощу ни в этом веке, ни в будущем!
И такой разжег в себе огнь, что кровь его изменила свой состав и цвет, лицо синевой налилось, рот перекосился, и вдруг повис тучным телом на руках у иноков. Те опустили его на пол и увидели, что он мертв.
— Смотри-ка, отче Тит, — сказали они, ужаснувшись, — как господь покарал отца Евагрия. В адской лютости, не покаявшись и не причастившись, он испустил дух.
— Да ну! — сказал Тит, подняв лицо от полу.
Увидел Евагрия, лежавшего бездыханно, проворно встал и перекрестился:
— Слава тебе, господи!
— А ты никак исцелился, отче Тит, — сказали старцы.
— Подлинно! — воскликнул Тит. — Я здоров совсем, милостью божьей!
И, взяв свою постель, пошел по обители возвестить о чудесном своем исцелении. А Евагрий был погребен со страхом и плачем, и Тит тоже плакал тихими слезами.
Много бывало разного, о чем Феодосию, как игумену, исправно доносили.
И лентяйничали, и скоромное ели, и деньги друг у друга отнимали, и хуже.
Он старался занять их работой: трудились бы да молились и не думали о чем не надо.