Однажды Хрипунов в слезах примчался с озера к Заставскому: "Несчастье! Ольга заплыла чуть не на середину озера… Спасти было невозможно…" Бормотал что-то еще пьяным, заплетающимся языком. Позже выяснилось – там, на пляже, вся компания выпила, никто и не заметил, что Ольга ушла в воду. Когда хватились – была далеко. Заметили, что лежит лицом вниз и не двигается. Кто-то поплыл к ней, остальные бросились искать лодку… Все было поздно, она умерла. Видимо, что-то случилось с сердцем, потеряла сознание и захлебнулась… Это показало вскрытие.
С Хрипуновым Заставский с тех пор не здоровался. А встретившись однажды в Союзе… Нет, уж об этом он писать не стал бы.
Три года, с тех пор как погибла жена, по существу, не были жизнью. Мысль о самоубийстве, – а она, что греха таить, приходила – он отверг, спокойно обдумав. Хотя и жить, в общем, оказалось незачем. Писать не мог. Но убивать себя… Ольга как-то сказала, что самоубийством кончают слабые. Он думал, что это не так, но сам был слабым человеком и знал это. Настолько слабым, что даже уйти из жизни не решился. Глотал антидепрессанты, рекомендованные знакомым врачом, тупел от них. Окончательно превратился в анахорета. Ни с кем не виделся, ни в ком не нуждался. Любой разговор был мучителен. Каждый день приходилось переживать, точно ползешь, стиснув зубы, раненный, через бесконечный, усыпанный щебенкой и битым стеклом пустырь. Ползешь, раздирая в кровь тело. И только ночью, приняв снотворное и заснув наконец, проваливался куда-то, где не было боли.
Кончились деньги и хочешь – не хочешь пришлось время от времени ездить в город, брать рукописи на рецензии или литобработку. Да, не жизнь это была, так, прозябание в надежде, что судьба не заставит его долго торчать на земле.
Письма Юли были, пожалуй, первым и единственным впечатлением за все эти годы. Потому он ей и ответил несколько раз.
И все же больше писать ей он не будет. И той книги, которая, по ее словам, принесет ему когда-то славу, не напишет тоже… Вот так.
…А если – не так? Нет, ни о какой будущей славе нет и речи. Но что если все-таки взять да попытаться написать о себе – для себя? Все, как было. Без оглядок на какого бы то ни было читателя – доброжелательного или того, кто будет искать в его записках криминал. Писать, никому об этом не сообщая – да и кому? Друзей у него нет, родных тоже. Только для себя. Но ВСЮ ПРАВДУ.
Исповедь. Почему он прожил жизнь так, как прожил? Почему всегда сторонился, избегал острых моментов, объясняя это тем, что для борьбы он не годится и лучше сохранять свою семью от любых напастей? Да что там! Не только семью, а себя самого? Почему всегда молчал там, где можно, а то и нужно было что-то сказать? Другие не молчали. Не многие, но ведь были такие, кто не боялся. А он? Боялся? Да, боялся. И надо честно себе и в этом признаться.
Если на то пошло, то и в истории с Хрипуновым он тоже вел себя… трусливо. Один эпизод не в счет, это были уже кулаки после драки. А, наступив себе на горло, предупредить того же Хрипунова, черт бы его взял, об обыске? Не пошел. Другое дело – мог ли он тогда поверить Юле с ее предупреждениями? Сказал себе, что не верит, – и не пошел. Но ведь обыск был! Да, Хрипунов не герой, а мелкое трепло, он и сейчас так считает. Но – тем не менее… А за героев – много заступался? То-то и оно.