Часы на Спасской башне, переливаясь мерцающими радужными огнями, подобными отблескам северного сияния, осветили два ближайших переулка, часть Калининского проспекта и начало улицы Грановского. Еще одна рабочая неделя началась. Еще один вымпел на кремлевской стене возвестил об открытии очередного стратегического проекта. В роддомах столицы в этот час появилось на свет сто пятьдесят два малыша. По просьбе родителей семьдесят семь мальчиков нарекли именем Лун, семьдесят пять девочек получили имя Луна. По случаю старта нового госпроекта у Мавзолея на Красной Площади прошел многотысячный митинг. Его открывал и закрывал Сергей Тимофеевич. Докладчиков было восемьдесят пять, и каждый жестикулировал на совесть. Виртуозными, харaктерными движениями выступающие давали понять, как важен лунный проект для человечества, какая значимая польза получится при освоении далекой Луны. Под конец митинга вспыхнуло многоцветие салюта. Мерцая и переливаясь, свечение озарило город, захлестнув темноту торжеством и величием Родины. Запрокинув головы, люди застыли в немом восторге. Когда дым от залпов рассеялся, на подсвеченном мощными прожекторами небе двадцать два моторных аэроносителя развернули огромное полотнище с Его моложавым, всегда уверенным лицом. От порыва ветра гигантское полотно с изображением Вожатого шевелилось, и казалось, что Он улыбается нам, стоящим внизу, и ничто не скроется от Его пристальных, мудрых глаз.
В тот день на Красной Площади побывало немало иностранных туристов и зарубежных корреспондентов. На память о посещении Москвы доверенные лица Главинтуриста вручили гостям города нагрудные значки с Его волевым профилем, выполненным из чистого золота, проголодавшимся раздали бутерброды с осетриной холодного копчения, завернутые в хрустящую пергаментную бумагу, выдали бесплатные пригласительные в Большой и снабдили обязательными планами центра с жирно выделенными красными маршрутами, по которым иностранцам разрешалось ходить. Только интуристам позволяли смеяться и в голос разговаривать на улице, только они пока не носили бесшумных калош и тесных намордников и не научились, как мы, улыбаться одними глазами, распознавая настроение встречного по осанке и морганию ресниц. Но это было лишь «делом времени». Так обещал Он. А все, что Он обещал, обязательно сбывалось. И когда иностранцы толпились, разглядывая Его величественные монументы, сотрудники Органов – органавты бесстрастно отсекали от них всех наших, а если кому-то все-таки удавалось приблизиться к группе туристов, такого гражданина брали в «коробочку», лишая возможности слушать. После «коробочки» уши ныли целую неделю и их то и дело приходилось продувать носом, как делают пловцы-ныряльщики. «Коробочка» еще долго давала о себе знать. А что делать – улица! Именно на улице особенно сложно поддерживать надлежащий порядок, именно там труднее всего сохранять тишину.
Театр мимов давал в Большом очередное эпохальное представление. В спектакле было занято около трехсот артистов, два оленя и белоснежные голуби.
8
Утро туманное, утро тревожное. В кабинете на Мытной, в кряжистом тридцатидвухэтажном здании с облицованным шершавыми глыбами розового гранита цоколем, люди в темных костюмах, при галстуках обсуждали новое задание – создать машину для Луны, такую, чтобы она могла свободно передвигаться по далекой лунной поверхности. Макет поверхности Луны, выполненный из картона, занимал пол секретной лаборатории.
– Вот тебе на! По Луне ездить?! Кому это понадобилось?! – переглядывались сотрудники.
– Кому? – медленно протянул тот, кто занимал табурет у двери, – не твово ума дело! Может, Сам на ней поедет! – и он показал глазами на Портрет.
Весь отдел затрясся от смеха.
– Сам! По Луне! – беззвучно покатывались ученые. – Он только по Кутузовскому и по Рублевке ездит!
– Хватит! Работать! – пригрозил строгий голос с табурета, и сотрудники углубились в работу.
Разносчики приказов сбились с ног, шныряя по коридорам секретного Конструкторского бюро на Мытной, столько распоряжений поступало сверху. Курьер помоложе, со свежими циркулярами под мышкой, сигая через две ступеньки, всякий раз натыкался на уборщицу Нюру, которая мыла лестницу, и чуть было не опрокинул ведро с грязной водой. Намордник на лице мешал отругать глупую бабу, а Нюра в ответ панически крестилась и громко охала.
– Куда летит, окаянный! Ну видит же, что мою, а он, как юла заводная, – прыг да прыг!