— Да как тебе сказать?.. Маленько на Мишку Гуляева смахивает.
— Ой, да ты уж скажешь, братушка... — Мотренка зарумянилась, потупила темные, как ягода-черника, глаза.
Мать, с печальной улыбкою смотревшая на детей, тихо сказала:
— О деле надо ба думать, а оне резвятся, как маленькие.
— Пущай кони думают, на то им голова большая дадена... Правда, братка?
— То-то ты не думаешь, дак и голова у тебя порожняя... Стукни — зазвенит, — упрекнула Мотренку мать.
Игнашка, до этого наблюдавший из своего угла, подкрался к сестре сзади и огрел ее деревянной поварешкой по голове.
Мотренка ойкнула, подпрыгнула козой, схватила брата за ручонку и отшлепала по мягкому месту.
— Не звени-ит! — басом заревел Игнашка.
Решили, что утром Маркел уйдет снова в тайгу, поживет еще маленько у деда Василька, а там — время покажет...
На рассвете к Рухтиным заявился урядник Платон Ильин. Без стука открыл дверь, перевалил за порог тучное, оплывшее жиром тело. Плюхнулся на взвизгнувший стул, выпучив глаза, долго хватал ртом воздух, как выброшенная из воды рыба. Он страдал одышкой, и в горле у него что-то хрипело и булькало, пищало по-мышиному.
Наконец, отдышавшись, обвел круглыми свинцовыми глазами замерших в неподвижных позах хозяев.
Остановился на Маркеле, рявкнул зычным голосом:
— Как стоишь, сук-кин сын! Руки по швам, ноги стрункой!
— Чего базлаешь, кабан недорезанный! — налетела на урядника Мотренка.
— Молча-ать! — Ильин проворно вскочил со стула, затопал толстыми, как ступы, ногами. Двинулся на Маркела. — Собирайсь! За мной ша-агом — ар-рш!
Так Маркел Рухтин стал солдатом армии верховного правителя «Великой Единой России» адмирала Колчака.
От Шипицина до уездного города Каинска новобранцев везли на лошадях, по первопутку. Санный путь был далекий и веселый. С десяток розвальней, набитых молодыми парнями, гуськом тянулись по свежему, визгучему от мороза снегу. В хвосте на легкой кошевке ехали молодой колчаковский офицер и шипицинский урядник Платон Ильин. Остальные офицеры и солдаты остались в Шипицине — вылавливать непокорных, кто прятался от мобилизации.
Во время проводов парни изрядно хватили на дорожку, многие ухитрились припрятать в сидорах и под сеном, наваленным в розвальни, бутылки с мутным вонючим самогоном.
Так что, только выехали за деревню — началось веселье, будто катили не в армию, а на большой престольный праздник. Соскакивали с саней, орали, дурачились, наступали сзади друг другу на длинные полы тулупов, греясь, бились на кулачках. То там, то здесь вырастала куча-мала, слышались рев и матерки, трещали овчины полушубков.
Поначалу урядник пытался унять разбушевавшуюся стихию, зычно орал и грозил кнутом, наконец, офицер сказал ему:
— Бесполезно... Пусть их бесятся. Под присягу приведут — там дурь из них вытрясут. Гляди только, чтоб не разбежались...
Среди новобранцев из шипицинских был один только Мишка Гуляев, высокий красивый парень, на которого, по слухам, заглядывалась сестра Мотренка. Остальных Маркел не знал. Всех парней из его деревни успели подчистить раньше, а этих вот набрали из дальних сел Шипицинской волости, добрались даже до кержацких поселков, которые находились у черта на куличках — в непролазных болотах Васюганья.
Пятеро кержацких парней и ехали теперь вместе со всеми служить адмиралу Колчаку. Держались они особняком, с саней не соскакивали, в игру не ввязывались. Этим и привлекли к себе общее внимание. У русских мужиков так: собралась порядочная толпа, — на сходке, на мельнице или даже в кабаке, — обязательно начнут искать «козла отпущения», над кем можно было бы потешиться, вволю поглумиться.
Вот и сейчас кержацкие розвальни окружили всем гамузом. Сразу же и балагур объявился, — маленький, тщедушный парнишка с конопатой, как куропашечье яйцо, и ехидной мордочкой.
— Кержак, куришь табак? — налетел он.
Те хмуро отворачивались.
— Не клюют, — подначил кто-то.
— Клюнут... — конопатый прыгнул к ним в сани. — Дайте огонька прикурить, робяты, а то у меня не только газетки, а и табачку нетути!
Староверы стали плеваться.
— Ага! — воодушевился конопатый. — А как же на службе-то будете? Там — усе в одной казарме, надымят — хоть топор вешай.
— Их в отдельную хорому поселят, — подсказали со стороны.
— Отдельные миски выдадут — у их же не положено из обчего котла, осквернятся ишшо...
— А стрелять-то как будете, людей убивать? Ваша лиригия не велит кровь проливать.