А Маркел Рухтин действительно заблудился в непроглядном тумане. Он метался по лесным чащобам, пока совсем не выбился из сил, и тогда упал на снег в отчаянии.
Но поднялось солнце, согнало туман. И Маркел сразу встал. Светел и звонок был весенний день. Капало с деревьев, с шуршанием оседали сугробы. Снег взялся стеклистыми козырьками, и каждый древесный ствол обтаял до самой земли. Синие тени мельтешили в глазах, глядеть на снег было больно до рези.
Маркел определил направление по солнцу и снова побежал, задыхаясь, чувствуя, как будто у самого горла колотится непомерно разбухшее сердце. Проплутал весь день и только к вечеру все-таки добрался до Пестровской заимки.
Одинокая изба сиротливо стояла средь лесной поляны, а неподалеку вздымался в меркнущее небо огромный мускулистый кедр. Под ним что-то чернело, и казалось издали — кто-то ползал там на четвереньках.
Маркел по-за стволами подкрался ближе и только теперь разглядел огромного волка и недвижных людей на снегу. Волк глухо рыкнул и оскалил беззубую пасть. Маркел шагнул к нему, взгляды их встретились — зверя и человека. Глаза человека горели безумием, он еще шагнул, слабый, безоружный, но готовый на все. И зверь не выдержал взгляда, попятился, пригнув лобастую голову. Был он страшен своей безобразной худобой — словно ожил полусгнивший труп в сивых клоках линючей опаршивевшей шерсти.
— Веста! — сказал Маркел.
Зверь прянул в сторону, исчез в кустах. На снегу отпечатался его кровавый след, дальше кровь вытерлась, исчезла...
Среди лежащих под кедром Маркел узнал сразу долговязого Ваньшу Коробова, своего односельчанина, которого видел пляшущим в пьяной компании, когда впервые заявился в Косманку.
Рядом лежал дед Василек. Ветер шевелил детский пушок на его темени, и будто улыбка застыла на темном, обрезавшемся лице. Маркел подобрал его шапку, надел, осторожно приподняв голову старика.
Солнце село. Красноватые сумерки заполнили тайгу. Сквозь слезы, застлавшие Маркелу взор, синие снега, черные деревья и все вокруг радужно дробилось и переливалось в этом странном, неземном каком-то свете...
ГЛАВА VIII
Половодье
Всю ночь лил тихий, но спорый дождь. Он влажно щелкал в оконные стекла, шебуршил по крыше, — на улице что-то фыркало, стонало, отплевывалось, будто захлебывалось в воде огромное живое существо.
На рассвете к этим смутным звукам примешался глухой треск, тяжкое уханье, доносившееся со стороны реки. Маркел растолкал спящего Русакова:
— Кажись, Тартас тронулся. Пойдем, Макар, поглядим.
Они вышли на волю, и было такое ощущение, словно нырнули в холодную воду. С неба сплошняком лились дождевые потоки, под ногами хлюпала вода, — все тонуло в серой водяной мгле, такой плотной и тяжелой, что хотелось загребать руками, отталкиваясь, как при плаванье.
С трудом добрались до берега. Под обрывом мощно ворочалась ожившая река. Ломались и скрежетали льдины, гудела меж ними бурливая вода. Порой раздавался звонкий треск и эхом уносился вверх по речным извивам, как лязг буферов тронувшегося поезда.
Когда дождь поутих и совсем развиднелось, на берег высыпали все обитатели Косманки, люди были возбуждены, К Маркелу подбежал Фома Золоторенко, непривычно растрепанный, до пояса заляпанный грязью.
— Бачишь, Маркелка?! — вопил он, перекрывая рев реки. — Пийшла, матушка, забунтовала, ридная! Вот бы нам так: сгарбузоваться та всей лавиною — на Колчака!..
Подошел всегда степенный Чубыкин. Но сейчас он тоже был весь мокрый, взлохмаченный и напоминал кряжистый пень-выворотень. Обнял Маркела за плечи, прогудел в ухо:
— Замерз? Иди домой, а то простынешь, парень: нитки на тебе сухой нет. Видел я, как вы тут с Макаром полуношничали...
Снова нагнало темную тучу и припустил дождь, но уже не тихий, а ливневый, как из ведра. Но люди и не думали разбегаться по домам. Они дурачились, гонялись друг за другом, устраивали потасовки, веселились, словно дети малые. Маркел понимал их радость: сломалась, наконец, долгая, осточертевшая всем сибирская зима, и река тронулась — единственная дорога, соединяющая глухие таежные села со всем остальным миром.
А Тартас на глазах взбухал и полнился шалой водою, гремел на всю округу, неся на пенистом, будто взмыленном загривке громадные крыги льда, рушил глинистые берега и, выплескиваясь из них, словно былинки, подминал льдинами вековые сосны и кедры, а толстые, железной крепости древесные коренья, что свесились с крутояра к воде, становились изжеванными, измочаленными в куделю...