7
По травянистому берегу старого заброшенного арыка, некогда соединявшего с морем озеро Кара-Терен, ехал Есим-бий во главе пестрой кучки всадников. Передний, маленький человечек с тонким личиком в яркой тюбетейке и полосатом халате, подпоясанном широким поясом из домотканой бязи, важно восседал на осле, упираясь босыми ногами в деревянные стремена. За ним теснились джигиты, одетые кто во что, по-узбекски, кто на лошадке, кто на ишаке.
Внезапно Есим-бий придержал коня.
— Что там за страсти, господи, не пойму? Всадник гонится за пешими, — глянь-ка, Кудайберген! Впереди-то вроде бы Маман-бий идет! — Старик покраснел, заволновался.
Человечек в тюбетейке выпростал ноги из стремян и, взобравшись на седло ишака, поднялся на цыпочки.
— Ха! Вижу, Есим-бий, не тревожьтесь! Все у них тихо-мирно. На беглецов и погоню не похоже.
— Глаза помутнели, милый. Старость берет свое, ничего не поделаешь!
Между тем Маман-бий со своими джигитами и Айдосом, торопившимся вслед, быстро приближался к арыку. И пока бии, встретившись, обнимались, задавая друг другу положенные вопросы о здоровье и скоте, Айдос, мгновенно соскочивший с коня, с любопытством рассматривал маленького человечка, его невиданное одеяние и по-чудному заседланного осла.
Оказалось, что Есим-бий уже побывал в указанных ему Маманом аулах Шаббаза и теперь возвращался оттуда с джигитами, также прошедшими все муки бегства с Сырдарьи и теперь охотно ехавшими с Есим-бием, чтобы вместе трудиться на новой земле. У старого канала искали они поля для посева. И когда Маман-бию рассказали, что глава вновь прибывших Кудайберген — умелец на все руки: и пахарь, и садовник — может вырастить на земле все, кроме человека, обрадованный Маман-бий обратился к приезжим с приветственными словами:
— С хорошими аулами мы оказались в соседях, добро пожаловать к нам, молодцы! — Маман обнимал и целовал каждого из приезжих, приговаривая:-Помогите нам… Научите… Погрейте и нас огнем, у коего сами греетесь… будьте товарищами в новых наших делах… Нас научите и у нас поучитесь…
— Гляньте-ка, Маман-бий, мы вам кое-чего привезли! — сказал Кудайберген, окинув глазами тощие мешки с пшеницей, притороченные поперек каждого седла и прикрытые мотками конопляного волокна. — Малое наше приношение, но в каждом зерне пшеницы, в каждой пряди конопли, из коей можно и сети вязать и веревки вить, — сердечный вам привет от нашего аула.
— Вечные должники мы ваши, родные, — сказал тронутый Маман-бий. — А теперь пожалуйте к нам в аул. — И, оглянувшись на гостей, двинулся было вперед.
Но Есим-бий понимал, что у Мамана были какие-то иные свои дела, и, не желая отвлекать упрямого бия от этих его дел, вмешался:
— Сейчас мы с гостями поедем в мой аул, отдохнем с дороги, а вы не теряйте времени с нами, идите, куда задумали.
Маман-бий глянул на своих ребят. Он и вправду намеревался, пока не было дома Есим-бия, с проверкой указа в его аул не ходить, а посетить аулы по Казах-дарье, заночевать у верного друга Мырзабека — давненько они не видались, соскучились, — а уж после того держать путь дальше, в аул Убайдулла-бия на Жана-дарью. Да, видно, приходилось менять направление.
— Ведите нас, а мы — за вами, — сказал он Есим-бию.
Айдос подвел Маману своего неоседланного коня:
— Садитесь, ата! А я пойду с вашими джигитами.
— Бий-ага, вы, наверное, его не узнали? Это сынок и наследник Султанбая, Айдос, — сказал Бектемир.
— Это отец твой дал тебе коня? — спросил Маман-бий.
— Нет, я сам взял, ата, выехал вас искать, ата! Говорят, вы знаете много сказок. Интересно, говорят. Хочу послушать. Для того и приехал. Сегодня у нас Есенгельды-бий и другие деды были в гостях. Нарекали имя моему новорожденному братцу. Так все они тоже вас хвалили. Говорили: надо поддержать ваш указ.
Теплые огоньки заиграли в глазах Маман-бия, и он ласково погладил по голове бойкого мальчика, заботливо поправив круглый с красной каймой воротничок его белой бязевой рубашки. Пристально вгляделся бий в живые блестящие глаза Айдоса — не лжет ли он? Но весь облик мальчишки, гордого тем, что рука большого бия касается его головы, говорил о его чистосердечии, — нет, чуждый хитрости взрослых, он ничего не таил.
— Живи много лет, сынок! — сказал Маман, ловко вскочил на неоседланного коня, сам возглавив шествие гостей Есим-бия.
… Вечером в этот аул созвали множество людей из всех близлежащих селений.
8
В пустой лачуге Нурабуллы не было ничего, кроме рваного одеяла, из которого клочьями лезла вата и которым укрывались он и обе его жены, да ветхой, вывернутой шерстью наружу овчинной шубы старика Омара, которая служила своему хозяину одеялом ночью и теплой одеждой зимой.