— Приведите коня уруса! — крикнул Есенгельды. — Пусть уходит!
Конюх побежал в загон и вывел под уздцы белого коня Маман-бия. Маман с трудом поднялся в седло. Толпа, пришедшая освободить Мамана, теперь разбрелась поодиночке, как стадо, впервые выпущенное на волю весной, разбредается в поисках свежей травки. Только Бегдулла Чернобородый со своими людьми остались сопровождать Мамана.
Грозная сила, способная перевернуть вверх дном прославленную юрту бия, таяла, таяла, а вскоре и вовсе рассеялась бесследно, как сон.
— Ну, преславный бий, что теперь будем делать? — Железные пальцы есаул-баши сжимали плечо Есенгельды.
-. Отдыхать будем.
Нет, отдыхать сейчас не время. Пока они там ползают, как слепые щенки, надо сесть на коней да проучить их как следует! Завтра уже поздно будет: опомнятся — рычать будут.
Предложение это показалось Есенгельды весьма соблазнительным, но, подумав, прикинув, что из этого получится, он вскинул голову и решительно сказал:
— Потерпи, лев мой, потерпи малость, много еще у нас впереди крутых перевалов. Только что Маман-урус им сказал: «Если сядут они на коней, меч заиграет у вас над головами». Оправдаются эти его слова — народ опять валом за ним повалит. Потерпи!
Так-то так, да раненый волк, говорят, сам на человека кидается!
— Куда ему! Все ребра у него поломаны, еле живой уполз!
Тебе виднее, мудрый бий!
Не могли сегодня бии-старейшины спокойно насладиться обильным хозяйским угощением и теперь с легким сердцем гурьбой двинулись назад, в юрту.
Казалось им, дело на мази, и пошел у них оживленный разговор о наглых бесчинствах ничтожных голодранцев, о мудрости почтенного Есенгельды и воинской доблести хивинского есаул-баши, о том, как поскорей собрать нукеров для его светлости Мухаммед Амин-инаха.
* * *По обоим берегам нового арыка, проведенного Есим-бием и дехканами к югу от Кара-Терена, зеленым туманом поднялись дремучие заросли конопли. Уже издали щекочет ноздри всадника маслянистый ее запах. Маман-бий, привыкший к сырости заросших камышом рыбных озер, то и дело чихает и, блаженно щурясь, сам себе говорит «будь здоров!». После тяжкой обиды и гнева здесь, на воле, сердцу его все кругом, даже сытный запах конопли, кажется приятным, и он поднимает в галоп медленно и скучно шагавшего коня.
Издали завидев Есим-бия и Кудайбергена, обходивших поля уже заколосившейся джугары, Маман, из уважения к труду дехкан, слез с коня и учтиво поздоровался.
— Спасибо вам, родные, принесли вы сытость нашему роду. Однако… — и, не договорив, стал следить глазами за тем, куда смотрел Кудайберген. А тот, приподняв голову, любовался своими посевами.
— Мы узбеки, Маман-бий, — заговорил Кудайберген, не отрывая взгляда от своего поля, — но не думайте, что мы на вас в обиде из-за нукеров Амин-инаха. Мы дехкане, а у всех дехкан и мысли, и судьба одна, и у нас душа лежит к вам, как и у Бегдуллы Чернобородого. Нам была бы земля, вода и солнце, больше ничего не надо, а им, важным господам Амин-инаха, — он быстро прикрыл ладонью овода, севшего на щеку Мамана, и, раздавив кровососа в кулаке, раскрыл перед бием ладонь, запачканную кровью. — Видите, что это? Нет на этом свете такого существа, которое не хотело бы сосать сладкую кровь человеческую. Даже сам человек жаждет крови. А у нас, дехкан, тоже кровь добрая. Вот и сосут нашу дехканскую кровь высокие хозяева наши. Надо терпеть, мудрый бий. Человек для того и создан, чтобы терпеть.
«Человек создан, чтобы терпеть», — раздумчиво повторил Маман-бий. — Хорошо вы сказали — одна судьба у тех, у кого кровь добрая. Кто и когда защитит их от кровопийц? Идемте поговорим, — предложил Маман.
— Идемте, — сказал Есим-бий и повел их к себе в аул.
15
Хозяин рыбожарки оказался человеком обходительным. Он перед Аманлыком нос не задирал, даже иногда приходил к нему по утрам вместе позавтракать. Увидев, что хлев, пожалованный Аманлыку с его ослом, превращен в человеческое жилье, стал время от времени давать своим постояльцам две-три охапки просяной соломы: мол, освежи подстилку. Утром обязательно спросит: хорошо ли выспался? И хотя частенько всю бесконечно длинную ночь, дрожа от холода или тоскуя по сыну, по друзьям-товарищам, мертвым и живым, Аманлык и глаз не смыкал, он неизменно отвечал: «Хорошо»- и, ободренный хозяйской заботой, работал еще усерднее.
— А ты слыхал, каракалпак, — спросил однажды хозяин между делом, — народ твой по приказу Мухаммед Амин-инаха с туркменами воюет?
— Как это воюет?