Теперь он слушал более внимательно, чем когда бы то ни было, и глаза у него сузились, а челюсть отвисла, и вид был весьма дурацкий, но он был глубоко заинтересован. Анайтида с их последней встречи подумала о некоторых новых развлечениях, и для Юргена, даже в сорок с хвостиком, голос королевы представлял собой жуткое, странное и прелестное волшебство. «К тому же, она в самом деле искушает очень тонко», — размышлял он, отчасти гордясь ею.
Затем Юрген зарычал и затрясся от злости. И ущипнул королеву Анайтиду за ухо.
— Дорогая, — сказал он, — ты рисуешь ослепительную картину, но ты достаточно проницательна, чтобы брать краски из грез неопытности. То, о чем ты болтаешь, совсем не такое, как в твоих описаниях. Ты забываешь, что говоришь с многократно женатым мужчиной, имеющим разнообразный опыт. Более того, я содрогаюсь при мысли о том, что могло бы случиться, если б сюда неожиданно вошла Лиза. А что касается остального, вся эта суматоха вокруг несказанных наслаждений, невыразимых ласк и других анонимных ужимок кажется весьма наивной. Мои уши, слава Богу, красноречиво защищены седыми волосами от непосредственного соприкосновения с твоим вечно привирающим язычком. Так что убирайся прочь!
На это королева Анайтида очень жестоко улыбнулась и сказала:
— Тогда прощай, Юрген, ибо именно я покидаю тебя навсегда. Впредь ты должен отгородиться от солнечного света, вечно избегая неудобств и предпочитая более прохладные отношения. Никто, кроме меня, не сможет пробудить желание, расточающее всего мужчину и ничего не теряющее, даже если после оно оставляет этого избранного навсегда подобным тусклому пеплу на солнце. А ты меня больше не интересуешь, ибо именно я покидаю тебя навсегда. Иди же к своим седеющим товарищам! И помоги им бросить вызов ясному здоровому солнцу, создавая гильдии, законы и лозунги, с помощью которых мир избавится от меня. Я, Анайтида, смеюсь, а мое сердце — волна на солнце. Нет такой власти, как моя власть, и никто из живущих не может противостоять ей. А насмехающиеся надо мной, как я хорошо знаю, лишь мертвая сухая шелуха, которую ветер носит со свистом, пока я собираю урожай под лучами солнца. Ибо я есть желание, расточающее всего человека, и именно я покидаю тебя навсегда. Юрген же сказал:
— Я не видел в тебе всего этого, или видел не совсем это, из — за тени, преследовавшей меня. Сейчас чересчур поздно, и происходящее очень печально. Я становлюсь смущенным призраком, украдкой наблюдающим за поступками громогласных румяных людей. А я — сплошная усталость и мрачные предчувствия, поскольку я больше не различаю, кто я такой или каково мое желание, и я боюсь, что я уже мертв. Так что прощай, королева Анайтида, происходящее тоже очень печально и несправедливо.
И он попрощался с дочерью Солнца. А все цвета ее прелести затрепетали и слились в подобие высокого и тонкого пламени, поднимавшегося вверх. А потом это пламя погасло.
Глава XLVII
Видение Елены
В третий раз Кощей взмахнул рукой. Теперь к Юргену подошла златовласая женщина, одетая во все белое. Она была высока, прелестна и нежна, и ее миловидность не была румяно — бледной, как у многих дам, славившихся своей красотой, но скорее имела ровный блеск слоновой кости. У нее был большой, с горбинкой, нос, а изогнутый рот — не из самых маленьких. И однако, что бы ни говорили другие, для Юргена внешность этой женщины была во всем совершенной. И, увидев ее, Юрген встал на колени. Он спрятал лицо в складках ее белого платья, и долгое время оставался в таком положении, не произнося ни слова.
— Дама моего видения, — сказал он, и голос у него сорвался, — именно вы пробуждаете старые воспоминания. Сейчас я, конечно же, считаю, что вашим отцом был не дон Мануэль, а та страстная птица, давным — давно прильнувшая к лону Леды. А все сыны Трои находятся под стражей Аида. Огонь пожрал стены Трои, и годы забыли ее могучих завоевателей. Но вы по — прежнему приносите горе этим несчастным страдальцам.
И вновь голос у него сорвался. Мир казался безрадостным и похожим на дом, в котором долго никто не жил.
Царица Елена, наслаждение богов и людей, вообще ничего не ответила, потому что в том не было нужды: ведь человек, хоть раз взглянувший на ее красоту, находится за пределами спасения и за пределами желания быть спасенным.
— Сегодня ночью, — сказал Юрген, — как когда — то посредством серого искусства Фобетора, посредством воли Кощея получилось так, что вы находитесь на расстоянии вытянутой руки от меня. Ха, милостивая государыня, будь это возможным, — а я отлично знаю о невозможности этого, что бы мне ни сообщали органы чувств, — я не способен стать парой вашему совершенству. В глубине души я уже не желаю совершенства. Мы, простые налогоплательщики, так же как и бессмертные души, должны жить политическими увертками, доктринами и лозунгами, что разъедают нашу жизнь так же, как моль портит одежду. Мы становимся нечувствительны к здравому смыслу, как к наркотику. И это отупляет и убивает в нас все бунтарское, изящное и безрассудное. Так что вы не найдете ни одного человека моих лет, жизнь с которым не казалась бы вам механизмом, стачивающим по собственному почину время. Ибо в течение этого часа я вновь стал существом установившихся обычаев. Я — лакей предусмотрительности и полумер, и я расчетливо обманул свои мечты. Но даже теперь я люблю вас больше книг, лености, лести и благотворного вина, хитроумным путем подсовывающего подходящее мнение о самом себе. Что еще может сказать старый поэт? По этой причине, милостивая государыня, я прошу вас удалиться, поскольку ваша красота — насмешка, которую я нахожу нестерпимой.