Затем Юрген задумался, глядя на черного господина со смесью зависти и соболезнования.
— Нет, вы, вероятно, не поняли меня, сударь, полагаю, из — за того, что вы не женаты. Но могу вас уверить, всегда происходит подобное.
— Мне не хватает подготовки для оспаривания твоего афоризма, — заметил Кощей, — поскольку супружество, несомненно, не включено в мою судьбу. Тем не менее для стороннего наблюдателя ваше обоюдное поведение кажется весьма занятным. Я не мог, например, понять, как твоя жена предложила навсегда убраться с ее глаз и все же поужинать с ней вечером; ни того, почему она должна желать ужинать с таким подлецом, каким она тебя описала с необузданными едкостью и неодобрением.
— Но опять — таки, сударь, всегда происходит подобное. И эта истина, Князь, великий символ. Истина состоит в том, что мы прожили вместе так долго, что жена стала по — идиотски меня обожать. Поэтому она, если можно так выразиться, не вполне рассудочно ко мне относится. Нет, сударь. В манере женщин отказываться от вежливости в отношениях с теми, ради кого они страдают с большой охотой; и кого женщина любит — того и карает, после подходящего случая.
— Но в ее речах, Юрген, никогда не было рассудительности. Они оглушают, они пугают, они погружают тебя в бурное море поиска недостатков. Одним словом, ты мог бы с таким же результатом противостоять урагану. Однако ты хочешь ее вернуть! Разумеется, Юрген, я не очень высокого мнения о твоей мудрости, но твоей отвагой я потрясен.
— Ах, Князь, это лишь потому, что я понимаю: все женщины — поэты, хотя они творят не всегда чернилами. Поэтому в тот момент, когда Лиза освобождается из того места, на которое, сударь, так сказать, незначительные личности могли бы, совершенно бездумно, сослаться как на ужасное подземное заведение, которое, я ни на миг не сомневаюсь, управляется по системе, способствующей истинным интересам каждого, и, таким образом, отражает огромное доверие своим должностным лицам, если вы простите мою прямоту, — и Юрген заискивающе улыбнулся, — в тот самый момент мысли Лизы оформляются в самом высоком обвинительном стиле Иеремии и Амоса, бывших замечательными поэтами. В частности, ее завершающее замечание касательно графини я считаю примером непрерывной инвективы, которую редко встретишь в этот выродившийся век. Ну, а ее другой этюд в творческом сочинительстве — про мой ужин, который равным образом являлся экспромтом. Завтра она зашьет и заштопает мне некую эпическую поэму, а ее десерты продолжат быть богатейшей лирической жилой. Таковы, сударь, стихи Лизы, все до единого обращенные ко мне, дошедшему до флирта с заурядными королевами!
— Может, ты сожалеешь об этом? — спрашивает Кощей.
— О, Князь, когда я пристально рассматриваю глубину и напряженность этой преданности, которая в течение многих лет направлена на меня и выносит общество человека, который, что знаю особенно я, является самым скучным и надоедливым сожителем, я стою ошеломленный, словно перед неким чудом. И восклицаю: «О, несомненно, богиня!» И не могу думать ни о каких царицах, справедливо упоминаемых с придыханием. Ха, все мы, поэты, пишем очень много о любви. Но ни один из нас не может ухватить весь смысл этого слова до тех пор, пока не отразит того, что это страсть, достаточно сильная, чтобы побуждать женщину мириться с любым из нас.
— Даже при этом она, видимо, побуждает не совсем посредством доверия. Юрген, мне было больно видеть, как госпожа Лиза явно подозревала тебя в том, что ты в отсутствие жены бегаешь за женщинами.
— Подумайте же об этом! И сами увидите, как слабо привлекательнейшие из женщин могли меня искусить. Однако я могу понять и простить даже абсурдные представления Лизы. И опять — таки вы, вероятно, не поняли бы моего пренебрежения подобным, сударь, из — за того, что вы не женаты. Тем не менее мое прощение тоже великий символ.
Тут Юрген вздохнул и, очень осторожно пожав руку Кощею, создавшему все таким, какое оно есть, пошел из конторы.
— Я тебя немного провожу, — сказал Кощей.
Кощей снял халат и надел парадный мундир с галунами, висевший на спинке странного на вид стула с тремя ножками, каждая из которых сделана из разного металла. Рубаху Несса Кощей завернул в бумагу и отложил в сторону, сказав, что как — нибудь он ею воспользуется. Кощей приостановился у доски и задумчиво почесал голову. Юрген увидел, что доска почти вся покрыта столбиками цифр, которые еще не сложены. И эта доска показалась ему самой жуткой вещью, с которой он где — либо сталкивался.