Так Меджекивис отправился домой, а Великий Лис остался лежать в основании Земли, где и будет пребывать до тех пор, пока ему в конце времён не вздумается отправиться по своим делам.
Мало было известно про рыбу-лисалаку. Говорили, что живёт она в океане-море, заедает пряником печатным. О том же, что именно она заедает, предание умалчивало. Однажды Меджекивис решил разузнать об этом побольше, надулся и нырнул на большую глубину. Не успел он опуститься на дно, как длинная морда рыбы-лисалаки высунулась из-за ближайшего камня.
Меджекивис дружил со зверями и птицами, но с рыбой-лисалакой знаком не был. Не предостерегло его предание, хоть оно и говорит о лисалаках достаточно ясно. Увидев перед собой морду рыбы-лисалаки, он зажал нос, чтобы туда не налилась вода, и спросил:
- А не вы ли случайно рыба-лисалака?
Острая морда лисалаки придвинулась к нему поближе.
- А ведь в наше время мало, - задумчиво сказала рыба-лисалака.
- Чего мало? - забеспокоился Меджекивис.
- В наше время вообще чрезвычайно мало, - утвердительно добавила рыба-лисалака и полностью вылезла из-под камня.
И мы не станем рассказывать дальше, но к тому времени, когда Меджекивис отрастил себе новый палец на ноге, он совершенно точно знал, что именно заедает пряником рыба-лисалака.
А к преданию после этой истории всего только и добавилось, что одна строчка: "Есть на свете рыба-лисалака, живёт рыба в океане-море, заедает пряником печатным, и всего-то лисалаке мало". А что "палец Меджекивису отъела" - про то ни слова. Ничего не скажешь, жестокая вещь предание.
Белые люди неутомимы. Любой индеец давно упал бы и умер, причём умер бы без сожаления, случись ему строить дорогу из Миннесоты в Айову, а белые люди только немножко загорели. Им нипочём, что горячий чёрный песок, который они насыпают на дорогу, за ночь успевает превратиться в совершенно серый и холодный. С минуту они кричат и размахивают руками, видимо, обсуждая эту неудачу, а потом снова принимаются как ни в чём не бывало насыпать сверху чёрный песок.
Однажды Меджекивис разлёгся посреди прерии, прикрыв глаза и покусывая травинку. Неподалёку от него стоял столбиком сурок по имени Мармотта и громко сурчал.
- А что это за шум и суета там, на горизонте? - спросил Меджекивис.
- А это белые люди со своей дорогой Миннесота - Айова подвигаются сюда, - объяснила Мармотта.
- Давно хочу выйти на тропу войны с ними, - вскользь заметил Меджекивис, - да всё позабываю за делами.
Сказав это, он нанёс свою знаменитую боевую раскраску, и, растянувшись на солнышке, стал поджидать врага. Словом, к тому времени, когда белые люди, работая в бешеном темпе, добрались до этого места, они увидели разноцветного Меджекивиса, лежащего пластом, в пятнах нехорошего вида.
- Чума! Холера!! - завопили белые люди, рассмотрев его в упор. - Эпидемия!!!..
С этими криками они постепенно уменьшались и вскоре скрылись за холмами, окаймлявшими горизонт.
Нечего и говорить о том, что через эти земли так никогда и не прошла дорога Миннесота - Айова. Зато там и теперь повсюду стоят внушительные, крупные столбики и громко, уверенно посвистывают. Это сурок Мармотта и её потомство.
Как-то к Меджекивису прилетел большущий ворон Кагаги, сел к нему на плечо, с интересом клюнул серьгу в ухе Меджекивиса и сказал:
- Слушай, друг мой Меджекивис, дело-то дрянь: никак мне не удаётся наворовать кукурузы. Только ухвачу клювом початок и поволоку его с поля, как мигом набегает целая орава женщин и машет на меня своими юбками. Ну, как можно что-нибудь украсть в такой обстановке?
- Отвяжись от меня, Кагаги, сделай милость, - отвечал Меджекивис, хлопая его по плечу. - По тебе не скажешь, что ты отощал.
Тут Кагаги разинул свой клюв и так громко и негодующе раскаркался, что Меджекивис согласился.
На другое утро все женщины стойбища в растерянности перерывали всё в поисках своих юбок. Немалая коллекция юбок скопилась у Меджекивиса, и это не вызывало энтузиазма у мужчин племени. "Юбки моей жены должны быть на моей жене", - твёрдо заявил вождь, и все по очереди с ним согласились. Вдобавок, придя на поле, все увидели там Кагаги, который так набил себе брюхо, что не мог даже взлететь. Меджекивис почувствовал, что пора как-то спасать положение.
- Да я постирал эти юбки! - закричал он. - Просто постирал! А то больно ж было смотреть, в чём они ходят!
С тех пор Меджекивис прослыл человеком, который больше всех думает о счастье своего народа.
В самой середине леса, в глубокой норе под корнями вяза проживал не кто иной, как Старый Лис. Он курил свою трубку, завернувшись в мохнатый плед и покачиваясь в кресле-качалке, которое в лисьей норе обычно стоит у камина, там же, где и кровать-валялка. Когда-то, в дни своей молодости, Старый Лис служил чиновником в важном департаменте у белых людей и с тех пор сохранил некоторые ухватки. Старый Лис занимал важную должность: он служил пресс-папье. Когда какому-нибудь чиновнику надо было прижать зачем-нибудь ценные бумаги, он осторожненько брал Старого Лиса и клал его на бумаги сверху. Вытянуть же бумаги из-под него потом было очень трудно, да и не многие рисковали.
И вот Меджекивис, пробираясь по лесу, почуял дымок от трубки Старого Лиса. Он насторожился и залёг возле корней вяза с натянутым луком. Прошло очень много времени. Прошло так много времени, что у Меджекивиса уже начали слипаться глаза, подвело с голоду живот и заныли руки. Тогда из норы высунулся Старый Лис и строго спросил: "Что это вы удумали?" "А? Что?" - отозвался Меджекивис спросонок. "Уж не вздумалось ли вам на меня охотиться?" - спросил Старый Лис, подвигаясь поближе. "Что вы, что вы! Не возводите напраслины, и в мыслях не было", - отозвался Меджекивис, который очень хорошо понимал язык лис, поэтому сразу уполз в кусты. "Может быть, вас укусить?" - доброжелательно осведомился Старый Лис, но Меджекивиса уже не было. С тех пор Меджекивис никогда не охотился на лис. Всякий раз, когда ему случалось заметить в небе клин рыжих лис, который обычно всегда пролетает сразу за клином диких гусей, Меджекивис только качал головой и делал вид, что рассматривает узор на своих мокасинах.