Кисэны, взволнованные фактом, что в кибане вскоре родится ребенок, начали шить для него рубашку, вышивая красивыми цветными нитками. Спустя десять месяцев и пять дней Табакне благополучно родила здорового мальчика, которому дала имя О Ён Чжун. С этого момента смеху в Буёнгаке стало намного больше.
Табакне даже некогда было усадить его на колени. Когда одна из кисэн хотела его обнять, то другая уже обнимала его, и лишь вечером, когда они уходили обслуживать гостей, он спал безмятежным сном в комнате мадам О или кисэн-матери. Когда ему исполнилось три-четыре года, даже небольшими движениями он, казалось, испускал все цвета радуги. Он был словно подарок, появившийся в кибане, и когда он смеялся, издавая звуки вроде «ка-ры-ры… каль-каль…», все чуть ли не падали от смеха. Когда он капризничал, требуя грудь, и у него появились два зубика размером с кедровый орешек, все кисэны, готовившие детское питание, были для него мамами. Когда он звал мать, то пять или шесть кисэн одновременно поворачивали голову в его сторону. Но как бы хорошо ни воспитывали они его сообща, с каждым днем увеличивалось беспокойство Табакне о его будущем.
Стояло жаркое, как сейчас, позднее лето, когда в Буёнгак вошли две женщины. Они были в изящных нарядах, которые указывали, что они дамы из богатой семьи. Они не отрывали глаз от О Ён Чжуна. Ему было шесть лет — возраст, когда дети особенно милы и красивы.
— Он так похож на своего отца, словно вылитый! — невольно воскликнула пожилая дама, глядя на него. — А кто его мать? — спросила она, обратившись к кисэнам.
Не успела она спросить, как все они наперебой стали говорить, что являются матерями. Если бы тогда те женщины сказали, что увезут его с собой, то, наверное, остались бы без волос на голове. Пожилая дама оказалась мачехой его отца, а молодая особа — женой. Табакне, выглянув из кухни на шум, тоже заметила их. Ее глаза пристально, не мигая, уставились на молодую женщину. Она отметила про себя, что у нее были красивое лицо, нежная чистая кожа, без какого-либо изъяна. Она вдруг почувствовала, что впервые в жизни возненавидела своих родителей, родивших ее такой уродливой. «Если бы мое лицо выглядело хотя бы как обычное, я бы так их не ненавидела, — мелькнуло в голове. — Как я могу с таким лицом выйти к ним?» От стыда за свое лицо ей хотелось провалиться под землю. И все же, немного поколебавшись, вытерев мокрые руки о фартук, она решительно пошла к ним на встречу.
— Вы думали о будущем ребенка, растущего без отца в таком месте, как кибан? — спросила пожилая женщина, увидев ее, волнуясь, теребя пальцы и сделав акцент на слове «кибан». — Вы знаете, каким будет его будущее, если он не будет зарегистрирован в родословной семьи? К сожалению, моя невестка не может забеременеть. Нет ли у вас желания найти его отца для того, чтобы мальчик рос под его присмотром?
От неожиданности Табакне уронила стакан с фруктовым напитком из китайского лимонника. «За кого они принимают меня? — пронеслось в голове. — Они явно ошиблись, придя сюда. Хотя для такой несчастной, как я, он, наверное, слишком дорогой ребенок, ведь даже если только смотреть на него, он жалкое существо. Но с другой стороны, конечно, он не должен расти здесь».
Благодаря его рождению она узнала, что ее тело благородное. Когда она кормила его грудью, нежно прижав к себе, то ей казалось, что не только молоко, но и живот, грудь, кости, образующие тело, и даже душа, превратившись в жидкость, вливались в его рот. Она чувствовала, как по мере того, как грудь опустошалась, безмерно радовалась душа — настолько была велика радость кормления грудным молоком. Разве найдутся слова, которыми можно описать ощущение, когда опухшая от молока грудь опустошалась, а затем вновь наполнялась им? Во время кормления она внимательно рассматривала свою грудь, которую до сих пор считала всего лишь одной из частей тела.
Свет, отсвечивающий от осколков разбитого стеклянного стакана, больно уколол ее глаза.
— Вы мать этого ребенка? — обращаясь к ней, вежливо спросила пожилая дама.
Она внимательно разглядывала Табакне, которая, согнув колени, подбирала с земли осколки стакана.