Мадам О смотрела на меня, словно на стену или столб. Иногда она смотрела на меня, как на камень, скатившийся с горы. Вероятно, она даже не осознавала того, что я стою перед ней. Конечно, временами она смотрела на меня так, словно хотела просверлить насквозь, но я знал, что ее взгляд проходил сквозь меня и останавливался где-то сзади, в пустоте. Каждый раз, когда я ловил такой взгляд, я чувствовал себя полководцем, проигравшим битву. Я испытывал ужасный стыд перед воображаемыми солдатами, словно у них на глазах просил вражеского полководца пощадить меня, стоя перед ним на коленях. Мне было стыдно перед воздухом, ветром и даже солнечными лучами… В такие минуты я ненавидел весь мир, который видел мой стыд. Вдобавок к этому, спустя две-три секунды после этого, все тело предательски слабело, и только спустя некоторое время я приходил в себя. За те короткие мгновенья передо мной, не пересекаясь друг с другом, проходило бесчисленное множество картин: страшно разгорающийся огонь на траве, поток ливня, обрушившийся на поле, горящий костер на рисовом поле, превращающийся в дымящуюся кучу пепла…
Внезапно во мне возникла дикая ярость. Разве каждый из нас не мечтает о красивой и божественной любви? Разве каждому из нас не снилась любовь величественная и жестокая, словно огонь, поднимавшаяся из глубин земли? Даже о позорном времени можно было сказать, что оно — время, так же и о позорной любви можно сказать, что она — любовь. Признаться, у меня был момент, когда мне хотелось вырвать свои глаза, чтобы никогда не видеть то, что творится вокруг.
Я помню тот ужасный день…
Даже сейчас, спустя столько времени, то, что произошло тогда, живо всплывает передо мной, словно это было вчера. В тот день, примерно в 9 часов вечера, внезапно пришли пять групп гостей. Причем две группы из них не подавали предварительной заявки. Кухарки были безумно заняты, да и мне пришлось трудно. Даже мадам О, несмотря на то, что чуть ли не все кисэны были мобилизованы, пришлось обслуживать три комнаты, обходя по очереди одну за другой. Все закончилось лишь к двум часам утра. Кухарки были заняты мытьем посуды, а я должен был обойти кибан и выключить ртутные лампы. 20 лет тому назад не было системы, позволяющей одним выключателем выключить все лампы, тем более в таких старых домах, как Буёнгак. Впрочем, что тогда, что сейчас ничего не оставалось, как обходить их, чтобы выключить. Перед третьей ртутной лампой заднего домика я замер, потрясенный увиденным.
Я увидел вдребезги пьяную мадам О, рухнувшую на деревянный пол. Не сумев открыть дверь в свою комнату, она лежала на полу, опрокинувшись на спину. Какой-то тип, приподняв ее, поставил на колени и, путаясь в нижнем белье, стал суетливо задирать сзади юбку. Он был еще в сознании. Однако все-таки ханбок — громоздкая одежда. Взять, например, нижнее белье, надетое в несколько слоев. Вероятно, поэтому он никак не мог подобрать юбку. Наконец, дрожащими руками он задрал ее, но, к своему раздражению, вместе с ней поднял и промежность кальсон. Он уже был готов сдаться, но тут она, изящно изогнув спину, сначала одной рукой стянула свои кальсоны до колен, а затем пальцами ног сняла их.
Они начали заниматься любовью, но та поза, которую они приняли, была нечеловеческой. Казалось, что расписанная цветами дверь, черепичная крыша, стропила, с треском рассыпавшись на мелкие кусочки, разлетелись во все стороны и на этом месте остались только они вдвоем. Они, словно пара диких дверей, встретившиеся в темном поле, свободно, не стыдясь, страстно желали друг друга. «Почему они занимались любовью там, где я стоял, — пронеслось в голове, — на деревянном полу заднего домика, ярко освещенного ртутной лампой?» На этот раз я не стал пятиться назад и прятаться, а остался стоять под лампой. Моя тень, опустившись на маленький пруд, выкопанный в цветочном саду, то плескалась, то замирала на поверхности воды. Обычно холодный слабый свет, ртутной лампы в тот день мне казался настолько горячим, что еще немного, и он расплавит мою макушку.
В этот момент мужчина, двигавшийся энергично и ритмично, стоя на коленях у нее за спиной, увидел меня. Он, кажется, был из тех, кто возбуждается в присутствии зрителей, так как, увидев меня, он задергался в экстазе. Что касается нее, то она, несмотря на то, что, сексуально выгнув спину, опираясь на руки, смотрела в мою сторону, словно не видела меня, стоявшего под лампой. Мне было ясно: что раньше, что сейчас я не существовал для нее. Когда мужчина, достигнув оргазма, задергался, на ее лице не было никакого выражения, несмотря на то, что она издавала стоны, похожие на громкий звук кипящего рамёна в мельхиоровой кастрюле. «Разве не должно на ее лице появиться выражение, — подумал я, — неважно какое, радостное, грустное или нахмуренное?» Однако у нее было абсолютно бесстрастное лицо. Но, глядя на это окаменевшее лицо, даже теперь, я хранил в душе маленькую надежду в отношении нее. Неизвестно почему, но в ее бесстрастном лице я увидел некую надежду для себя.