«Вот это да!» — хором выдохнули мужчины, а кисэны, хором воскликнув «Ах!», онемели. «Ты что, не боишься, что люди скажут, что ты — подкаблучник», — придя в себя от удивления, друзья начали насмехаться над ним, на что он невнятно пробурчал, что, мол, такие цветы любит его жена.
Кисэны же, в отличие от мужчин, словно сговорившись, молчали. Это было очень странно, не слышно было даже их дыхания. В тот момент, когда из черного полиэтиленового пакета показался крошечный цветок, похожий на травинку, он выглядел еще более трогательно. У всех кисэн защипало в глазах от картины, которую он им показал, — сцены, где жена ждет своего мужа, расстелив скатерть, на которой были вышиты узоры, похожие на этот цветок. Вероятно, она и сейчас ждала его на ужин, сидя за столиком, на котором были расставлены вкусные и сытные сундубу-цигэ, кодыно-гуи и кхонамуль-мучим[71]. Женщина, которая, в отличие от них, жила, довольствуясь тем, что с самого начала дала ей судьба, не мечтая о счастье, что снилось ей во снах. Она, скорее всего, не уродливая женщина, но и не красавица. Она поставит на подоконник этот цветочный горшок и каждый раз, когда подойдет к нему, будет его чистить. Очевидно, что эта женщина, у которой, возможно, растрескались пятки, почувствует себя счастливой, получив в подарок вещь стоимостью в 4000 вон, и до тех пор, пока цветок не пойдет «спать», будет счастливо улыбаться. Кисэны, в отличие от мужчин, не говорят, что 4000 вон — смешные деньги. Конечно, в другой раз такая сумма показалась бы им смешной, но в отношении этого человека, неизвестно почему, они не смели сказать, что она смешная. То ли внутренняя часть воротника, выцветшая до белого цвета, то ли его смущение подействовало на них, но их лица стали такими красными, что им можно было больше не наливать спиртного. Когда по старой корейской традиции рюмка с сочжу пошла по кругу, и вечеринка была в разгаре, одна из кисэн послала ему знак, подмигнув одним глазом.
— Я соблазню его, — шепнула она, наклонившись к другой кисэн.
Когда мужчины со словами: «Давайте выпьем!», чокались рюмками, та прошептала ей в ответ: «Нет, я. Я первая выбрала его».
Мисс Чжу, подслушавшая их разговор, на правах старшей кисэн холодно оборвала их: «Позвольте ему просто уйти! Я сказала, позвольте ему красиво уйти». После этого она грубым прокуренным голосом спросила: «Нет ли у кого сигареты?» Друг мужчины, глядя на нее пьяными глазами, протянул ей прикуренную сигарету. Она взяла и, затянувшись, медленно выпустила струю дыма. Было видно, что кисэны взволнованы. Благодаря цветочному горшку в бумажном пакете они увидели картину, которую не должны были видеть, — мечту, которую они не смели себе позволить.
Для них любовь была недостижимой роскошью. И хотя они знали, что в их судьбе ей не было места, иногда они фантазировали, как готовили бы еду для любимого, накрывали стол, штопали носки… Конечно, они знали о своей судьбе, ведь когда сидишь за столом с выпивкой, само собой понимаешь это. Они многое видели и выстрадали и прекрасно понимали, что никогда не смогут жить так, как жена этого человека. С одной стороны, они понимали мужчин, ведь если у тебя в поле каждый год цветут одинаковые цветы, то у тебя в душе постепенно исчезает желание заботиться о них. Но, с другой стороны, они знали, что кисэн, живущая, как Харуко, — такая же редкость, как горох, растущий в засуху. Они понимали, что лучше снова сесть за стол с выпивкой, чем стать женщиной, ткущей ткань рами, обвязав поясом вечно больную спину.
Однажды Табакне рассказала им, как она ткала ткань рами и, боясь, что искривится позвоночник, в возрасте пятнадцати лет убежала из деревни, которая находилась на острове. Она сказала, что самая страшная работа на свете — ткать рами, но, несмотря на это, добавила она, когда ткешь, из груди сама собой выходила песня. Когда прилагаешь отчаянные усилия, когда от слабости тело само собой наклоняется на бок, в какой-то момент откуда-то, словно вздох сожаления, появляется мелодия песни. Когда поешь, незаметно поднимается настроение, и благодаря песне можно было снова приняться за самую трудную работу в этом мире. Такой стойкой делает тебя песня за ткацким станком.