В те времена мадам О, не успев спеть в одной комнате, второпях шла в другую; она не могла оставаться в одной комнате более часа. Тогда кисэнам за ночь приходилось переодевать три пары носков босон. Несмотря на занятость, они были вынуждены так поступать, потому что Табакне, сверля их узкими впалыми глазками, зорко следила за тем, не стали ли носки грязными. К тому же они все верили слухам, что «если носки станут грязными, то в тот же день будут закрыты двери кибана».
После того как по комнатам разносили большие прямоугольные столы, Табакне, словно дирижер оркестра, размахивая кочергой или положив ее на грудь, обходила кибан. Осматривая деревянные полы между комнатами, она, внезапно остановившись, пристально разглядывала носки кисэн, скрытые под красочными юбками. Не было случая, чтобы она небрежно прошла мимо. Если попадешься ее впалым глазам, то пусть ты даже любимица мадам О, тебе придется, присев в стороне на пол, выставить ноги в щель парапета. Высота деревянного пола, сидя на котором они выставляли для проверки босоны, как раз соответствовала ее маленькому росту.
— Где гуляют твои глаза? — строго спрашивала она, если видела грязные носки. — Посмотри сюда. И после этого ты можешь называть себя кисэн?! И с этими носками ты еще смеешь думать принимать гостей, отвечай?
Кисэны, твердо верившие примете, что если подошвы ног будут биты, то вырастет сила упругости влагалищных губ, не стремились избегать кочерги. И все-таки, когда перед глазами гостей выплывала такая картина, стыд трудно выразить словами. Даже мадам О, не имея возможности возразить и избежать этого, жалея каждую минуту, часто переодевала босоны и ходила, слегка касаясь пола, стараясь их не испачкать. Когда она подходила к комнате, то для экономии времени, глубоко вздохнув, одновременно с открытием двери, раскрывала складной веер и, напевая песню, переступала порог двери. При этом ее лицо было скрыто складным веером даже тогда, когда раздавался возглас «ольсу», барабанщика. Когда она, войдя в комнату, с шумом, изящно складывала веер и, показывая свое красивое улыбающееся лицо, начинала петь, гости, увидев ее, словно заколдованные, попадали под очарование голоса и становились похожими на детей, которые от радости чуть не писались в штаны.
В тот день мужчина, работавший на важном посту в администрации частного учебного фонда, вдыхая со свистом воздух через щели в зубах, делал ей легкомысленные замечания, мешая петь. Когда она, сконфуженная, села за стол, он, продолжая назойливо делать ей замечания, испортил всем присутствующим настроение. Для того чтобы выполнить просьбу ценителя пхансори, она, желая избежать неприятных замечаний, непринужденно запела одну часть из пхансори «Чжокбёгка»[75]. На первый взгляд мужчина выглядел малодушным, однако его нельзя было назвать человеком без слуха. Хотя, судя по тому, как он чувствовал ритм телом, он не был знатоком пхансори, было ясно, что он часто соприкасался с пением. Но странно, хотя ей была неприятна его манера вести себя, например, когда цеплялся к чужим словам, словно желая свить из них веревку, он не был ей противен. Конечно, это не значило, что он ей нравился. Разве певец может хорошо относиться к человеку, у которого кишки выворачивало, когда он слышал пение?
Когда она, переходя в другую комнату, заглянула на минуту к нему, он уже был вдребезги пьян. Пришедшие вместе с ним гости уже ушли, остался лишь ценитель пхансори, который, сидя напротив него, пил корейскую водку сочжу и все время пытался угадать его настроение и подстроиться под него.
— А-а-а-а, пришла? — увидев ее, сказал он заплетающимся голосом. — Почему мадам О, самая выдающаяся кисэн страны, снова пришла сюда? Разве ты не та самая кисэн, о которой, если она будет лежать с простудой, будут говорить не только в кибанах Кунсана, но и в Чжончжу, Кванчжу и даже в Сеуле? Раз такая выдающаяся кисэн, как ты, снова пришла в эту комнату, выходит, я понравился тебе, да? — сказал он пьяным голосом, в котором слышались нотки восхищения, пренебрежения, обиды, стыда, злости…
«У него что, вообще такая манера разговаривать с женщиной? — подумала она и молча посмотрела в его красные глаза. — Или это его способ соблазнения?»
— Давай гулять, пока не кончится эта ночь, вряд ли меня выгонят, — бормотал он пьяным голосом. — Как бы ты ни была хороша, ты — всего лишь кисэн. Если кисэн, доступная, словно цветок у дороги, откажется разделить ложе с гостем, это неправильно. Нет, неправильно.
Это было время, когда ее популярность достигла пика. Даже высокопоставленные чиновники столицы, чтобы увидеть ее, должны были заказывать стол минимум за шесть месяцев. Она была известна как мадам О, которая никому не отказывала, но она не могла принять всех приходящих и желавших ее мужчин. Решение принять или не принять того или иного мужчину принимала Табакне. Она, если можно так сказать, исполняла роль менеджера. Для мадам О, бесконечно мягкой и безотказной, это было очень удобно.