Надо всем этим — взвешивая биографии обоих — и задумались командир роты и комбат. А решило все то, что Зимин все-таки был званием повыше и — главное! — прошел он самую к тому времени высшую ратную шкоду — школу Сталинграда. Так накануне наступления исполняющим обязанности командира взвода, впредь до присылки на эту должность офицера, назначили Зимина, а Болтушкин стал его помощником.
В короткий срок Зимин быстро ознакомился со всеми людьми, хотя лично пережитое подсказывало ему, что своей самой существенной стороной они, люди, предстанут не в окопном затишье, а в наступающем горячем деле. Сейчас, после партийного собрания, шагая по устланному хворостом дну окопа, Зимин поочередно передавал бойцам столь знаменательную для каждого из них весть, а она неведомыми путями уже обогнала его, катилась впереди.
— Так, значит, сегодня, товарищ старшина? — тем же вопросом встретил его Вернигоренко и, форсисто отбросив обшлаг шинели, глянул на свои пятнадцатикамневые, доставшиеся еще в битве под Москвой, трофейные часы, — без пятнадцати девять, наверное, в девять начнем, а?
Зимин тоже вынул часы, старинные, еще отцовские, с пожелтевшим циферблатом, те, над которыми не раз посмеивались на совещаниях в районе и которые были хорошо знакомы своей точностью во всех бригадах усовского колхоза.
— Твои отстают, Вернигора, поставь по моим, сверенные…
— Ну, чертова ж трофейщина, никак не выдрессирую их по нашему времени, — обозлился Вернигоренко, снял варежку, желтыми протабаченными пальцами завертел шляпку часов, — а ведь в девять, чует мое сердце, что в девять.
Зимин и сам точно не знал, когда начнется наступление, знал только, что ему будет предшествовать длительная артиллерийская подготовка.
— Нам тогда сигнал дадут, такой сигнал, что хоть уши затыкай, все равно услышишь.
— Так это уж я знаю! — восторженно подхватил Вернигоренко, — не впервые такой сигнал слышать. Недаром ребята жалуются, что позади нас нигде и под куст не присядешь, куда ни сунешься — или пушка, или миномет сгоняет нашего брата… А мне, знаете, товарищ старшина, и сон сегодня в руку приснился. Повез я будто из своей Михайловки в Николаев кавуны продавать, крупные, херсонской породы, большие. И вот еду через мосточек, а доски под колесами так гуркотят, так гуркотят…
— Ну ладно, Вернигора, ладно, — засмеялся Зимин, — ты лучше скажи, как твое отделение, готово?
— Как штык, товарищ старшина. Когда узнал, трижды все проверил.
— Что узнал?
— Да про наступление…
— Откуда же ты узнал строжайшую военную тайну?
Вернигоренко посмотрел на Зимина несколько растерянно: что он, шутит, хочет ввести в заблуждение или говорит серьезно.
— Да дело ж солдатское, товарищ старшина. Саперы ведь еще с вечера на передний край пошли работать… Тайна тайной, а нашему брату догадаться можно… Потому и мы с ночи начали готовиться. Потому и говорю, что все как штык!..
Зимин усмехнулся, махнул рукой, что ж уж тут толковать.
— Ну что, как штык — это главное. Украину ведь идем освобождать. Немцы ее легко не сдадут… желаю тебе, чтобы про кавуны ты завтра досказал и чтобы я завтра тебя дослушал.
Зимин пошел дальше. Ему, конечно же, надо сейчас свидеться не с Вернигоренко, под шинелью которого на груди уже давно была приколота медаль «За отвагу», а с Чертенковым, Павловым, Злобиным и Шкодиным — людьми, еще не обстрелянными.
— Постой, погоди! — крикнул он, увидев впереди Павлова. Правда, Павлов никуда и не порывался идти; он сидел на корточках в окопе и, только что старательно отерев пальцем внутренние стенки раскромсанной тесаком консервной банки, собирался отправить остатки ее содержимого в рот.
— Куда спешишь? Погоди, говорю, — сказал, подходя, Зимин. Лицо Павлова — как яблоко и розовое и округленное — выразило недоумение. Недоуменно, словно призывая к вниманию, замер и палец с белым как снег лярдом.
— Так ведь, товарищ старшина, не я один, все ребята сейчас съестное подбирают, здесь солому только и оставим. Сытому сподручней идти, теплее…
— Эко ты о каком тепле думаешь! А еще-вологодский! Небось, зимой не раз на охоту ходил, — дружески журя красноармейца, Зимин чуть ковырнул ногтем лярд, размазал его на ладонях и энергичными движениями стал втирать в щеки, — вот что надо с ним делать…
— Да вроде бы мороз небольшой, — оправдывался красноармеец.
— В лесу небольшой, в окопе тоже, а в степи как ветерок потянет, сразу побелеешь. Ты знаешь, сколько, может быть, сегодня придется километров отмахать? Не знаешь? То-то!