Низко приникая к земле, перебегали санитары. У пушек, выдвинутых на прямую наводку, суетливо работали расчеты. Артиллерийские наблюдатели и связисты обосновывались в еще дымящихся воронках. А те, кто пять-семь минут назад сделал ничейную землю обжитой, еще только подбегали к вражеским траншеям. Наша артиллерия к этому времени перенесла огонь вглубь обороны, и бурая завеса разрывов, будто сгоняемая ветром, отходила назад.
Движимый одной, лихорадочно волнующей мыслью — сблизиться, скорее сблизиться всем взводом с засевшими в траншее гитлеровцами, Зимин перескочил через свисавшие с кольев оборванные проволочные заграждения и уже видел, как мелькали над бруствером каски немцев, видел сорванный разрывом снаряда и отброшенный по ту сторону траншеи немецкий пулемет… Рядом с собой он слышал тяжелый бег и прерывистое, сиплое дыхание Павлова. Все триста метров он не отдалялся от Зимина ни на шаг… На миг у Сергея Григорьевича мелькнуло опасение, не слишком ли торопил он людей, хватит ли у них сил для ближнего боя? Но тут же это опасение заслонила другая, зримо надвинувшаяся опасность…
Прямо перед ним, над искусно замаскированным в снегу пулеметом, приподнялось перекошенное страхом мелово-бледное лицо. Растрепавшиеся жиденькие волосики спадали на очки, и то ли это, то ли в ознобе ужаса трясущиеся руки мешали гитлеровцу пустить пулемет в ход.
Зимин полоснул очередью автомата, но — рассчитаешь ли на бегу? — она оказалась неточной, прошла выше… Лицо пулеметчика злорадно искривилось, вжатая в плечи голова вскинулась.
— Стой, стой! — внезапно закричал Павлов, непонятно к кому обращая свой оклик и на полкорпуса выдвигаясь перед Зиминым. Может быть, этот вопль еще на секунду продлил замешательство немца. Когда жуткий синеватый дымок вырвался из дула пулемета, Павлов был уже на бруствере и, у ставя штык в грудь стрелявшего, не ударил, а силой своего тела навалился на винтовку и сам как-то странно, обессиленно ссунулся в окоп лицом вперед.
Зимин пружинисто спрыгнул на дно широкой траншеи. Влево и вправо незнакомо ветвились ходы сообщения. Из-за изгиба одного из них навстречу выбегали немцы… Зимин выдернул чеку гранаты, плотно вжался всем телом в неглубокую нишу, метнул гранату им под ноги. Тут же вслед за сухим треском разрыва выскочил и лицом к лицу столкнулся с одним из бежавших, хотя можно ли было назвать лицом эту сплошь — от лба до подбородка — залитую кровью рваную рану, обезумело исторгавшую крик. С разбега ударившись о Зимина, гитлеровец мешком осел, облегченно отвалился на спину.
В глубине открывшегося взору длинного хода замелькали серозеленые шинели других фашистов, выскакивавших из блиндажей. Зимин нажал спусковой крючок, но автомат молчал. «Все, конец», — похолодел старшина, поняв, что диск кончился, а вставить другой уже времени нет… Но тут же на миг затемнило небо. Громыхнув гусеницами, налетела и навалилась на этот ход громада танка. Он вздыбил бревна блиндажных накатов, стал уминать бруствер, стенки траншей и все, что в них было; потом грузно покачнулся, пошел вперед. Вслед за танком в траншею стали спрыгивать бойцы отделения Седых.
Чертенков, подбегая к траншее, не заметил выдвинутой вперед на его пути стрелковой ячейки. Может быть, он так бы и миновал ее, но что-то защемило чуть выше локтя левой руки, и она ослабела. Чертенков ловчее перехватил правой рукой шейку винтовочного ложа, замедлил шаг. Тут-то он и увидел справа от себя двух немцев, ведущих из ячейки огонь. Чувствуя, что ладонь деревенеет и он не сможет верно направить винтовку, Чертенков свалился в тесную ячейку меж двумя немцами и — коренастый, грузный — как бы заклинил их, сковал все их движения. Все трое несколько секунд ошарашенно смотрели друг на друга, не в силах повернуть даже плечами. Чертенков впервые в жизни видел вплотную перед собой ненавистный, окаймленный белым фашистский погон, видел, как над расстегнутым воротом тужурки ходуном ходит костлявый острый кадык, еще выше — покрасневшие от ячменей веки, налитые злобой глаза. Один из немцев сдавленно захрипел, попытался выпростать руку, чтобы достать пистолет или нож.
— Сюда! — закричал Чертенков и, поднимая кверху лицо, напыжился, растопырил локти, еще сильней притиснул немцев к стенкам окопа. На них набежал чуть поотставший Скворцов. Стрелять нельзя. Не попасть бы в своего. Тогда Андрей Аркадьевич свечой взвил над ячейкой винтовку, сверху вниз затыльником приклада нанес такой удар по каске гитлеровца, что вогнал ее края в плечи.