– Неужто дело было таким срочным? Неужель нельзя было дождаться сего дня? И что же теперь будет…
– Моя вина, моя вина, моя вина. Но… Мы любили тогда, и любим друг друга сейчас. Будем вместе и дальше; он не бросит, не откажется от меня – мы единое с ним целое. Пусть никто об этом не узнает!
Её взгляд, полный горечи и отчаяния, невозможно было долго выдерживать, и Андрбальд потупил свой взор, в уме решая сложную задачу.
Весть о том, что Хризольда была близка со своим избранником до свадьбы – худшая из всех вестей, ведь обычаи и традиции нордов целиком основывались на этике, морали и нравственности. С другой стороны, согласно словам княжны, их с женихом чувства обоюдны, и хоть немного, но у гувернёра отлегло от сердца.
– Будь по сему, я промолчу. – Смягчившись и скосив глаза на девицу, молвил Андрбальд. Себе же самому он пообещал поговорить с женихом, дабы удостовериться в его безграничной любви к невесте, непосредственно и лично с его слов.
Разговор сей, между княжной и её нянем произошёл ранним утром. Свадьба была назначена на вечер, но всё же стоило поторопиться.
Андрбальд, глубоко вздыхая (но так, чтобы никто не обратил на это внимания), нашёл жениха завтракающим на лужайке.
При одном только виде и взгляде Вильхельм понял, что нянь его зазнобы знает всё. Он чуть не поперхнулся, но быстро овладел собой. Он тут же привстал из-за стола, почтительно, учтиво поприветствовал гувернёра (несмотря на своё знатное происхождение) и даже предложил тому составить ему кампанию за трапезой – тот, однако, отказался.
– Вижу, она всё вам поведала… Что ж, в таком случае добавить мне нечего. Увы, это так. – Уныло выдавил из себя Вильхельм, понуро уткнувшись в пустую уже тарелку.
Андрбальд молчал, некоторое время, изучая человека, с которым сегодня вечером обручится Хризольда. Наконец, вдоволь отмолчавшись, он изрёк следующее:
– Чисты ли, светлы ли помыслы и намерения твои? Будешь ли хранить, и оберегать пташку до скончания всех дней, отпущенных тебе?
– Я клянусь. – Утвердительно кивнул жених и поспешил заверить ещё. – Она ни в чём не будет знать нужды, телом заслоню от я от врага. Искренне желаю я идти с нею единою тропою. Всё, что я могу…
– Пусть так. – Вздохнул с облегчением седовласый слуга. – Будьте счастливы.
И отошёл он прочь, и уединился в своей каморке. И возрадовался он радостью великой за этих двоих! Но не знал, не знал Андрбальд, что беда совсем близко…
Ибо неподалёку от той беседки на лужайке, стояла возница с лошадьми, на коей приехал в замок Кристиана Вильхельм. И кучером той злополучной, злосчастной возницы, как на грех, был единокровный, но не единоутробный брат Вильхельма, Яккоб. И Яккоб-бастард, сын служанки, брат Вильхельма по отцу, лютой, жгучей ненавистью ненавидел своего брата и во всём до мелочей завидовал ему.
Вильхельм не знал, не ведал, кто ему Яккоб – хоть и похожи они были внешне; о сём знали лишь их отец да сам Яккоб.
Человек сей был крайне низок внутренне, но стоит всё же заострить внимание на его внешности: Яккоб родился уродом-альбиносом, злобной копией своего брата. Это был высокий, белокурый юнец, радужная окраска глаз которого была приближена к красноватому оттенку – оттого у видевших когда-либо лицо Яккоба людей создавалось впечатление, что зеркала души бастарда налиты злобным адским огнём. Как уже было сказано выше, Яккоб являлся блондином, как и его брат Вильхельм – но у Яккоба волосы были абсолютно белого цвета – не с серебринкой, как если бы седые, но равно как белила цинковые, как неразведённая хлорная известь.
По рождении отпрыска отец отдалил от себя служанку, назначив ей, тем не менее, приличное для их братии жалованье. Но рос Яккоб в злобе великой, и отлучался из дома часто, дабы наблюдать украдкой за каждым часом жизни своего брата, и так прожил он все свои имеющиеся уже в наличии годы. Засыпая лицом к стене в жалкой лачуге, мысленно слал он Вильхельму страшные, ужасные проклятия. Понять его нетрудно, несложно: кто не хочет жить лучше, чем он живёт сейчас? Однако, вместо того, чтобы мстить отцу, он мстил при каждом удобном случае своему брату – но так, чтобы о том никто не узнал.
Лице же своё прятал Яккоб не просто так: уши, которые и услышали сегодня то, что услышали, были не менее уродливы, деформированы, чем сама личность Яккоба, и служили замечательными, многократно усиливающими звук локаторами – и что для одних шёпот, для других, вроде Яккоба, был гром среди ясного неба; неба, которое благословило союз Вильхельма и Хризольды. Яккоб покрывал свою главу также и потому, что основным источником его заработка ныне являлось ремесло палача, ведь мать ко времени сих событий уже отошла в мир вечных грёз. Возничим же Яккоб устроился не просто так: так он мог бы стать ближе к братцу, да выведать что-нибудь такое, что могло бы ему сгодиться, сослужить хорошую службу.