И Дренн понимающе кивнул.
Вот только не смог Дренн долго пребывать в покое – то и дело какие-то сомнительные компании; постоянно вляпывался он в разные истории, ибо не мог жить по-другому.
– Я устал. – Сказал однажды Бренн. – Надоел не ты, но образ жизни твой. Никакого с тебя проку!
Случилось так, что в очередной канители сильно ранили Дренна, нанеся удар из подворотни. И звал он брата очень долго, но Бренн не торопился, ибо ничего не знал. Когда же подоспел – было почти поздно: хрипит Дренн, умирая, на его руках.
– Что же делать мне с тобою? – Злился, но боялся Бренн. – Что же ты за человек такой? Всё норовишь куда-нибудь да влезть!
– Подумал, было, ненавидишь ты меня. – Отшучивался Дренн, даже израненный. – Всю жизнь испортил я тебе; покоя не даю. Иначе не могу я, брат: пропитан этим насквозь. Лучше ты меня убей…
Но Бренн и не подумал: Василёк быстро поднимет Дренна на ноги, ведь наловчилась в стенах школы врачевать. И Криспин будет хорошей грелкой, если понадобится, потребуется – кот такой же безотказный, как и его хозяева.
Когда стараниями Василька и Криспина Дренн пошёл на поправку, то первым же делом заглянул к брату, которого застал в библиотеке. Тот сидел, весьма увлёкшись одной книгой, которую перелистывал, а потом возвращался обратно вперёд, на некоторые места. Он то выписывал себе что-то отдельно, то делал пометки прямо на книге.
– Как ты, обрат? – Спросил книголюб-буквоед, не поднимая головы, не оборачиваясь – он знал, что это шаги Дренна.
– Уже лучше. – Ответил вошедший. – Чем ты занят?
– Да вот, – Сосредоточенно поморщился Бренн. – Ищу кое-что. Или кого-то…
Через некоторое время Бренн спросил у неподвижно сидящего брата, который о чём-то задумался, подперев рукой подбородок:
– Скажи мне, Дренн: не слыхивал ли ты о маге? О том, что в кронствах северных живёт.
– Слыхал, но никогда не видел; сгинул он за пару десятилетий ещё до нашего с тобой рождения. Имя ему Ксандр, и был он мудр, всемогущ; что сталось с ним, не ведает никто. А отчего спросил? Какое тебе к нему дело? Ведь думал я, в книжонках, книжечках твоих – цветочки да грибочки…
– Это скверно. – Сказал Бренн, ни к кому не обращаясь. – Куда же мог он подеваться? Странно…
И поведал Дренну брат об умозаключениях амулетинца одного, чьё имя – Лариох уль-Вулкани.
– Думал я, быть может в краях, где ты живёшь, какая информация имеется. Странно это всё – Повторил Бренн. – Так просто люди разве исчезают?
– Ты сам сказал, что серый ангел он, – Зевая, произнёс близнец. – Бренн, я в сих делах не смыслю совершенно! Уж лучше с кем-то подерёмся, иль напьёмся – иль деву приведём…
Верил Бренн отраженью своему, что ни до какой магии, ни до каких-то духовных начал тому нет дела; верил и в то, что останется сей разговор сугубо между ними.
Дренн молчал по уговору, но сам же Бренн идеей зарядился:
– Послушай… – К брату вновь он обратился. – Ты ведь был по сторону другую; что-то видеть, слышать мог наверняка. И сам я много раз про мага слышал, что в Тронне обитает – теперь и имя его знаю. Не может ли статься, что Олертофикс и Ксандр – одно и то же лицо?
– Что ты, что ты, – Говорил Дренн. – Тот чародей – природы человеческой. Своим последователям вручает он гримуар за гримуаром, и читают на досуге, поступая так же…
– Что есть гримуар? – Подивился Бренн.
– Нечто вроде тех книженций, про которых говаривал мне ты; вот только люди их писали, люди их изобрели. Это сравнительно небольших размеров книги, с багряными листами, в коих запечатлены и текстом, и картинкой всякие обряды. Говорят, – Дренн перешёл на шёпот. – Книги эти – живые! Подпитывать их нужно свежей человеческою кровью… Но от подробней избавь, прошу: сам знаю я немного; малоинтересно мне сие.
– Всё же расскажи, про что же там, молю.
– Господь с тобою, Бренн (ежели он есть). Про то, как чёрную курицу заколоть, чтоб порчу навести – нечто в этом роде.
Похоже, Дренну действительно было неинтересно говорить на эту тему; с одной стороны, это было даже хорошо: меньше знаешь – крепче спишь.
– Обед! – Позвала звонко Василёк, и в колокольчик позвонила.
За обедом Бренн, предварительно вместе со всеми поблагодарив Творца за пищу, некоторое время хранил молчание. После он сказал, и нерадостен он был в голосе: