На обочинах железнодорожного полотна остовы машин, тяжелые туши танков, черные скелеты обгоревших вагонов, безглазые и непокрытые, как простоволосые вдовы, здания.
Товарный состав вез на Родину воинов.
В одном из вагонов, набитом сверх всякой меры, подобрались бывалые, веселые — домой ведь едут! — публика. Едут военные люди, прошедшие огонь, воду и все, что положено на передовой, знающие себе цену; кто из госпиталя на побывку, кто по служебным надобностям, но большинство — старшие возрасты — по демобилизации.
Медленно подтягивается бесконечный состав к какой-нибудь разрушенной станции или полустанку, от которого только и осталась свалившаяся набок водонапорная башня да вкопанный в землю старый товарный вагон, заменяющий теперь все станционные помещения и службы: и кабинет начальника станции, и билетную кассу, и багажное отделение, и почту с телеграфом.
Еще не затормозил как следует машинист, еще не пустил под колеса паровоза клубок баней попахивающего пара, а уже бегут к вагонам со всех сторон голенастые босоногие девчонки, голосистые бабы со сбившимися на затылок платками, вездесущие ребятишки. Ковыляют старики, тянутся, сохраняя по возможности солдатскую бодрость, инвалиды первой империалистической, гражданской и этой, последней, Отечественной.
— С победой, родимые!
— Привет и почтение героям!
— Музыку, музыку давай!
— Дождались-таки вас, соколики!
— Значит, прикончили Гитлера?
— Добили!
— Теперь его из могилы и калачом не выманишь!
— Долго только, сынки, вы его били. Мы в первую войну с германцами...
— Расхвастался! Ты бы еще турецкую войну вспомнил! «Соловей, соловей, пташечка!»
— И вспомню!
А бабы свое:
— Петруся Климовича, случаем, где не встречали?
— Янка Богдашок не с вами?
— Все вы уже едете или там еще остались?
— Васька Мицной, видать, еще воюет?
Хозяйственный бас, верно, колхозный председатель, прогудел:
— Оставайтесь у нас, мужики. Работы по самую завязку. Вон что немец наделал...
Крики. Шутки. Смех. Слезы.
Из одного вагона выглянул бравый старшина с множеством наград, значков и нашивок на груди, в молодцевато сдвинутой набекрень пилотке:
— Сюда, сюда, бабоньки-лапушки! Поедем к нам на Урал. У нас пельмени от пуза едят, не то что у вас здесь — одна бульба.
— И бульбы нет. Все огороды война вытоптала.
— А у нас на Урале кроме пельменей еще кое-что найдется. — И старшина подмигнул карим глазом.
— Мы своих ждем. Вы, ребята, соколы, а мы своих орлов ожидаем, — не лезет за словом в карман разбитная молодка в солдатском ватнике.
Снова смех, возгласы, вопросы.
...Медленно трогается состав. Машут ему вслед платками, косынками, выгоревшими на солнце кепками, пропотевшими картузами.
Счастливый путь!
На верхних и нижних нарах нетребовательные пассажиры лежат впритирку, вплотную друг к другу, как патроны в обойме. Не до удобств! Лишь бы скорее домой.
Посередине вагона, против всегда распахнутой широкой двери, вокруг стола, сложенного из каких-то ящиков, можно посидеть, перекусить, забить «козла».
С раннего утра до поздней ночи, а то и всю ночь напролет не затихает вокруг самодельного стола солдатская беседа, то неторопливая и чинная, то горячая и бурливая, как борщ у хорошего повара: с пылу с жару, наваристый, и с сальцем, и с перчиком — на любой вкус.
Хотя собрались в вагоне пассажиры всякого солдатского звания и всех родов войск, но есть у них о чем поговорить, что вспомнить. Все они воевали, знают не понаслышке, что такое передний край, ночная контратака, разведка боем, койка медсанбата.
Одним словом, ветераны,
И еще объединяет их всех то, что довелось воевать им на 2-м Белорусском фронте и командующий у них был один на всех — Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский.
Не удивительно, что в солдатских беседах, рассказах, воспоминаниях то и дело мелькает его звучное имя, словно в самом себе уже содержащее что-то значительное, громкое, запомнившееся на всю жизнь: Ро-кос-сов-ский!
Сидят вокруг стола-ящика солдаты, нещадно дымя окопными, чуть поменьше ротного миномета, самокрутками или худосочными трофейными сигаретками, и плетут нескончаемую беседу — не то сказку, не то быль...
— Вполне правдивая история, — отрывая клок на закрутку от только что прочитанной газеты, солидно резюмирует средних лет старшина, по фамилии Самохин, с двумя орденами Славы на груди. — Очень могла быть такая катавасия.