— Бывает, что и вошь кашляет, — вставил свое слово чей-то бас из темного угла.
— Беллетристика одна, — небрежно машет рукой сидящий напротив старший сержант Орлов. — Фантазия!
По всему видно, что Орлов заядлый спорщик, к тому же острый на язык и любящий высказывать свое, персональное, особое мнение по любому вопросу.
— Ну нет, друг, — вмешался в разговор обычно тихий и молчаливый пожилой ефрейтор Ермаков, которого, впрочем, все в вагоне называют папашей. — Не скажи. Иной раз. напишут точь-в-точь как на самом деле было. Вот, к примеру, обо мне в газетке написали.
— О тебе? — скептически усмехнулся Орлов. — С, какой бы радости на тебя бумагу стали переводить? Новый маршал выискался!
Но неожиданное признание обычно тихого и даже на вид робкого ефрейтора вызвало в вагоне веселое оживление:
— Ай да папаша!
— В литературу попал!
— Чем же ты прославился, отец?
Такая бурная реакция несколько обескуражила ефрейтора, но он и не думал сдаваться:
— Заслужил, значит. Зря писать не будут.
— Ты толком объясни, — не отставал Орлов. — Опытом боевым поделись.
— Что объяснять? Приехал к нам в полк из газеты черненький такой, с фотоаппаратом. Снимал меня и спереди, и с боков. Фото, правда, в газете не было, а все остальное бойко описал. Вся рота читала. Я и сейчас статейку храню.
— А ну доставай свою газетку, сейчас проверим.
Папаша вытащил из кармана потертый бумажник, порылся среди старых писем и каких-то записок и нашел пожелтевшую газетную вырезку.
— Вот это документ, а не голословное утверждение! Старый солдат дело знает, — одобрил Самохин. — Огласи показания очевидца.
— Лучше ты, Лешка, зачитай. — Ефрейтор протянул вырезку Орлову. — У тебя глотка как у сорокапятки.
— Давай, для общества пострадаю, — охотно согласился Орлов и, откашлявшись, как заправский чтец, начал: — Внимание! Читаю. Называется статейка «Схватка». «От нашего специального корреспондента».
— От того черненького, с аппаратом, что я говорил. Звание у него такое — корреспондент, — пояснил папаша.
Орлов приступил к чтению:
— «Артиллерийская подготовка, как всегда, началась неожиданно. Лес, еще за минуту до того спокойный и сонный, вдруг ожил, задрожал, извергая из скрытых своих глубин гром и металл, рвущий воздух над головой. Бойцы лежали, тесно прижавшись к земле. Но вот артиллеристы перенесли огонь, сигнальная ракета, шипя, вонзилась в небо.
Ермаков одним из первых ворвался во вражескую траншею и присел, оглядываясь. После грома, неистовствовавшего за бруствером, здесь ему показалось совсем тихо, и он услышал топот убегающих немцев. Зажав в руке гранату, ефрейтор бросился вдогонку. Из-за поворота, ведущего в блиндаж, резанула автоматная очередь. Ефрейтор упал. Левая рука повисла плетью, наполнилась горячей болью. «Ах вы, крысиные души!» — захрипел ефрейтор и, привстав на колени, швырнул гранату в блиндаж. Тяжелый удар в грудь отбросил его назад. Разом стих шум боя. Тугая тишина забила уши».
Тихо в вагоне. Все молчат. Свесив головы с верхних нар, слушают две девушки с сержантскими нашивками на погонах. У одной полуоткрыт рот, и она, не отрываясь, смотрит на Орлова. Другая насупилась, и на лбу между черных густых бровей прорезалась прямая морщина.
— «Несколько секунд ефрейтор лежал неподвижно, — читал Орлов, — прислушиваясь к шуршанию земли, которая струйками стекала по краям траншеи. Потом, превозмогая боль, поднял голову. Немецкий офицер в разорванном мундире полз к нему из горящего блиндажа. Придерживаясь рукой за край траншеи, падая и снова поднимаясь, ефрейтор двинулся навстречу немцу и с размаху, всем телом, как бросаются в воду, упал на врага. Немец, прижатый к земле, замотал головой, скаля рот. Он царапал ефрейтору лицо, грыз руки, бил в живот коленями. Закрыв глаза, почти теряя сознание от напряжения, ефрейтор правой рукой шарил за воротом мундира, нащупывая горло немца. «Только бы дотянуться, только бы дотянуться», — билась в мозгу одна мысль».
Молодой солдат с розоватым веснушчатым лицом слушал Орлова, широко раскрыв глаза. Время от времени он поглядывал на сутулую стариковскую спину Ермакова, на его худую, морщинистую, черную от загара шею, болтающуюся в широком вороте гимнастерки, и никак не мог представить себе этого тихого пожилого человека в описанной схватке.
Напившись из котелка воды и откашлявшись, Орлов продолжал чтение:
— «Отыскав наконец горло немца, ефрейтор последним усилием сжал его черными негнущимися пальцами и, до конца исчерпав всю свою силу, уронил голову на сырое прохладное дно траншеи. Замелькали бессвязные обрывки, причудливо сохраненные памятью: старая верба у крыльца, широкий пыльный шлях, кладки через заболоченную речушку. Он увидел себя молодым, двадцатилетним солдатом. Серое вытоптанное поле, кольца колючей проволоки. Рыжий немец с винтовкой наперевес, нагнувшись, как бык, бежит к ротному. Вот-вот пламя штыка коснется офицера. Тогда он, Афанасий, бросается навстречу немцу, грудью принимает удар».