...Неожиданный и потому особенно резкий телефонный звонок разогнал лирические воспоминания. Рокоссовский пожал плечами: кто бы это мог быть?
Нехотя поднял трубку:
— Я вас слушаю.
— Константин Константинович? — Незнакомый мужской голос звучал солидно и уверенно,
— Так точно!
— Как отдыхаете, Константин Константинович?
Рокоссовский молчал, стараясь догадаться, кому принадлежит уверенный баритон. Ему казалось, что в голосе послышались знакомые нотки. Конечно, он уже слышал этот голос. Но где? Когда?
— Не узнаете, Константин Константинович? Поскребышев говорит.
— Добрый день, добрый день, Александр Николаевич. Действительно, сразу не узнал.
— Как самочувствие?
— Нормальное. Курортное.
— А Иосиф Виссарионович меня раза два спрашивал: «Несколько дней уже, как Константин Константинович приехал, а к нам не показывается. Не рассердился ли?»
— Что вы! Просто я...
Рокоссовский смутился. Не скажешь же, что не такой он близкий Сталину человек, чтобы вот так, без приглашения, ехать к нему в гости.
Но Поскребышев, видно, и сам все отлично понимал и не ждал никаких объяснений.
— Если вы сейчас свободны, Константин Константинович, то я машину пришлю.
— Пожалуйста! Буду рад!
В светлом летнем полувоенном костюме Сталин, улыбаясь, шел навстречу Рокоссовскому:
— Здравствуйте, Константин Константинович!
— Здравия желаю, товарищ Сталин!
Сталин казался посвежевшим и отдохнувшим. Но годы все же делали свое: на лбу и у глаз резче обозначились морщины, еще больше ссутулились плечи. Но улыбка словно освещала его лицо.
— Не в претензии, что мы с Поскребышевым вас побеспокоили?
— Я рад, товарищ Сталин.
— Вот и отлично. Чай будем пить. Или вы предпочитаете что-нибудь покрепче? Я, правда, по-стариковски только хванчкары выпью, а вы еще человек молодой, вам можно и коньяку.
— Молодость моя относительная. Но от коньяка не откажусь.
— Мне на днях из Тифлиса (город своей далекой юности Сталин назвал по-старому, — верно, по привычке) коньяк прислали. Уверяют, что хороший. — И, наливая рюмку, спросил: — Вам, Константин Константинович, на тифлисском коньячном заводе не приходилось бывать?
— Не довелось.
— Работает там чудесный старик. Замечательный винодел. Отменные коньяки у него получаются. Лучше французских. Мы его недавно наградили. Очень хорошо, когда человек в своем деле мастер.
После небольшой паузы, раздвинув улыбкой усы, добавил:
— Вот и вы в своем военном деле мастер...
Вечер был теплый, ночная прохлада еще не спустилась с гор, но тужурка Сталина застегнута на все пуговицы. Рокоссовский подумал, что и в этом стиль Сталина. В большом и в малом он не терпит расхлябанности, распущенности, безалаберщины.
В столовой на столе стоял самовар и, как положено почтенному агрегату, негромко мурлыкал свою извечную мелодию. Рокоссовский хотел вспомнить, когда ему в последний раз довелось пить чай из самовара. Пил когда-то, давным-давно. Но когда?
Все же вспомнил. В том тихом городке! Конечно, там, тысячу лет назад, в доме у Юлии. Чай, помнится, был крепкий и душистый — недаром рядом Китай. Все сохранила память: дымящийся стакан, опоясанный массивным серебряным подстаканником, в тонкой девичьей руке, темные глаза молодой хозяйки, яркие и влюбленные...
...Вот и теперь чай был душистым, наваристым и, конечно, совсем не таким, какой наливают из чайников, вскипевших на газовой или электрической плите.
Сталин был по-кавказски радушным, гостеприимным хозяином.
— Рекомендую. — Он пододвинул гостю вазочку с вареньем. — Уверен, что такого варенья вы нигде не едали! Тоже из Грузии прислали. Не забывают.
Варенье действительно оказалось очень вкусным, и Рокоссовский сразу не мог понять, из чего оно сварено. Вероятно, ореховое.
— Вы здесь, Константин Константинович, кажется, с супругой отдыхаете?
— Да, с женой. Дочь в Москве осталась. Ей с нами уже скучно.
— У вас одна дочь?
— Одна.
— Мне кто-то говорил, что у вас хорошая дочь.
— Не жалуюсь.
— И слава богу.
Сталин замолчал. Машинально давил и давил в стакане чайной ложечкой янтарный лимон. Лицо его, не освещенное улыбкой, стало хмурым, постаревшим. Лоб пересекли морщины. Проговорил тихо, может быть, потому что не привык, не в его характере было распространяться на такую тему: