Опустив головы, идут за лафетом ветераны обороны Москвы, давно снявшие шинели, но не забывшие тот декабрь, те бои...
Смотрят на траурную процессию со своих пьедесталов Горький, Маяковский, Пушкин, Юрий Долгорукий.
Они гордятся подвигом солдата.
Манежная площадь. Алые флаги с траурными лентами на Манеже, на старом здании Московского университета, на Историческом музее, на Музее Владимира Ильича Ленина...
К Александровскому саду, к месту своего вечного захоронения, прибыли останки Неизвестного солдата.
Маршал Советского Союза Константин Константинович Рокоссовский приехал минут за двадцать до начала траурного митинга. Предстоящее выступление волновало его. Может быть, в гробу на лафете лежат останки его солдата, его однополчанина. Горькая, никогда не утихавшая боль утрат и потерь тех дней с новой силой сжала сердце. Разве можно забыть те горячечные дни и бессонные ночи, бомбежки, бьющие наповал, донесения из частей... А сзади Москва, и нельзя отступать, и такое состояние словно на тебя смотрят сто миллионов советских людей — женщины, старики, дети — и просят, требуют, приказывают: «Ни шагу назад!»
Бессильны годы, бессильно время перед величием и жгучим накалом тех дней. Озверелый натиск гитлеровцев, опьяненных возможностью такой, казалось, близкой и такой вожделенной победы. И твердый, как клинок, приказ Родины: «Стоять насмерть!»
Выстояли! И вот один из тех солдат, прикрывавших грудью столицу в декабре сорок первого года, в этом гробу.
Начали прибывать партийные и государственные деятели. Пришли Маршалы Советского Союза — Г. К. Жуков, А. И. Еременко, И. X. Баграмян, И. С. Конев, В. Д. Соколовский...
Среди знакомых лиц Рокоссовский заметил стоящего несколько в стороне молодого солдата, явно смущенного непривычной обстановкой. Маршал догадался: на митинге будет выступать и он, представитель войск Московского гарнизона. Солдат совсем молоденький, лет двадцати, не больше. Но подтянутый, высокий, в хорошо пригнанной шинели. Приятно смотреть на такого.
Рокоссовскому вспомнилась далекая военная молодость. Даже не верилось, что и он был когда-то таким же молодым, красивым, стройным...
Захотелось поговорить с солдатом, ободрить его. Подошел. Поздоровался:
— Рокоссовский.
Солдат вытянулся, отдал честь:
— Рядовой Семенов!
— Как, друг, служится?
— Спасибо, товарищ маршал. Все в порядке.
— Отличник?
— Отличник боевой и политической подготовки.
— Это хорошо. Я тоже военную службу любил. — И добавил с легкой улыбкой, словно признавался в своей слабости: — Да и теперь люблю, до смерти уж видно. — Поинтересовался: — Будете выступать?
— Товарищи доверили.
— Святое дело. И мне доверили. Скажу откровенно: рад и горжусь. Хочу добрым словом отблагодарить воина и всех павших за их великий ратный подвиг.
То, что прославленный маршал говорил с ним так просто и дружески, и то, что им доверено одно и то же почетное дело, словно сблизило солдата и маршала. Семенов уже не чувствовал себя чужим среди людей, известных всему народу. Хотя находились они на разных концах служебной воинской лестницы — рядовой и маршал, — хотя разделяла их возрастная дистанция чуть не в пятьдесят лет, все же было в них что-то общее. Оба высокие, подтянутые, словно дед и внук.
Слово предоставили Рокоссовскому.
— Много, очень много солдат, сержантов, старшин, офицеров и генералов, — сказал он, — не дошли с нами до Берлина и Эльбы. Но они навсегда останутся в сердцах народа. И пусть эта могила у Кремлевской стены будет вечным символом беззаветного служения любимой Советской Родине, памятником всем известным и неизвестным героям, отдавшим жизнь за наше правое дело.
На трибуну поднялся рядовой Семенов. Он сказал о молодых воинах Советской Армии, которые свято чтут память героев минувшей войны, стремятся быть достойными наследниками их боевой славы, упорно овладевают боевым мастерством и оружием, бдительно стоят на страже советской земли.
...Ветераны войны сняли с орудийного лафета гроб с останками воина-героя и бережно понесли в Александровский сад, к Кремлевской стене. Словно на звуках траурного марша плыл черно-красный, осененный боевым Знаменем гроб.
Замерли вековые деревья Александровского сада. В морозном инее, как в застывших слезах, стоит древняя Кремлевская стена. Обнаженные головы. Приглушенная, похоронная мелодия военного оркестра.
Под троекратный артиллерийский салют гроб опустили в могилу. Первые комья московской земли упали на его крышку.
Рокоссовский наклонился и взял горсть земли. Промерзшая земля была тяжелой и черной, как чугун.