Но среди них выделялся человек ясного ума, стальной несгибаемой воли, решительности, яркого полководческого таланта, способный в случае необходимости взять на себя руководство Вооруженными Силами во время войны.
Таким человеком был Георгий Константинович Жуков. И он с августа сорок второго года стал заместителем Верховного Главнокомандующего.
Где бы ни был Жуков — координировал ли действия наших войск или командовал фронтами, — все равно за ним сохранялся его высокий пост в Ставке.
Известен такой случай. Как-то для подписи Жукову представили бумагу, в которой его служебное положение было обозначено: «первый заместитель Верховного Главнокомандующего».
Жуков вернул бумагу, сказав с полным сознанием своего положения и своей роли в Вооруженных Силах:
— Я не первый заместитель Верховного Главнокомандующего, а единственный!
Рокоссовский знал, что командующий фронтом — человек, не боящийся брать на себя любую ответственность, вступающий в спор с самим Сталиным.
Первая фраза телеграммы Жукова: «Войсками фронта командую я!» — ясно говорила, что тот не примирится ни с каким нарушением своего приказа.
Знал Рокоссовский и другое. Сейчас на плечи Жукова легла труднейшая задача, величайшая ответственность перед армией, перед партией, перед всем советским народом — отстоять Москву. И если он даже неправ в какой-то частности, то в главном прав: нельзя делать ни шагу назад, когда Москва за спиной. Значит, надо стоять насмерть. Сейчас, когда решается судьба Москвы, а может быть, и всего нашего государства, дисциплина превыше всего.
Всю ночь просидел над картой Рокоссовский. Это была мучительная ночь. Изучил каждый миллиметр карты, все подсчитал, взвесил. Он прав. Прав как командующий армией, отвечающий за свой участок фронта.
А Жуков?
Рокоссовский представил себе Георгия Константиновича в эти самые минуты. Конечно, тоже не спит. Он отвечает не за один, пусть и важный, участок, а за весь фронт, за Москву.
На ум пришла историческая аналогия.
Кутузову было легче. Когда на совете в Филях он принял решение оставить Москву, он твердо знал, что война не проиграна, что это только стратегический, пусть и вынужденный, маневр. Правда, и тогда Москва была святыней русского народа, ее падение горько поразило сердце каждого русского, но она не была столицей.
Санкт-Петербург — столица империи — жил своей обычной жизнью, почти не потревоженной войной. И то, что горели купеческие лабазы и боярские терема провинциальной Москвы, не такая уж большая беда для столичной знати.
Другое дело — Москва сейчас. Москва не только столица великой державы, не только политический и промышленный её центр, не только крупнейший узел транспортных магистралей. Москва — символ нового мира, надежда и слава человечества.
...Вошел Алексей Андреевич Лобачев:
— Еще не спите, Константин Константинович? Пора бы. Скоро рассвет.
— Да и у вас, я вижу, бессонница.
— Какой уж тут сон! Что будем делать?
Жуков прав. Прав, подтверждая телеграммой свою личную ответственность перед народом за судьбу Западного фронта.
— И я так думаю. Когда враг у стен Москвы, не время вступать в спор с командующим.
— Мы, Алексей Андреевич, должны точно и безоговорочно выполнить приказ. Без этого воевать нельзя. Приказано: ни шагу назад. Будем стоять насмерть. Кто прав — пусть после войны историки разберутся. — Рокоссовский встал: — Думаю сейчас в войска выехать. День будет жаркий.
— Я с вами, Константин Константинович.
***
Совсем недавно танковая бригада генерала Катукова стала 1-й гвардейской. Первой во всей Красной Армии! Став гвардейской, она и сражалась по-гвардейски. Взрывая снежную подмосковную целину, окутанные морозной дымкой танки гвардейцев броневым щитом, огнем и гусеницами разили врага. Сердца и моторы как бы слились в одну несокрушимую волю — не пустить гитлеровцев к столице.
Но есть, как видно, предел и для гвардейцев, и для их машин. Выбились из сил. Поредели ряды танковых подразделений. А те машины, что уцелели, нуждались в немедленном ремонте.
Генерал Катуков обратился к Военному совету армии с просьбой:
— Дайте нам хотя бы два дня для ремонта материальной части, для передышки. Только два дня!
Катуков был уверен, что командующий армией, прекрасно зная, в каком невыносимо тяжелом положении находится бригада, как она нуждается в этих двух днях, конечно, уважит просьбу. Ведь командующий такой внимательный, душевный, рассудительный...
Командарм Рокоссовский ответил на просьбу немедленно. Ответил решительно и ясно: