«...Войска ориентированы о возможных наступательных действиях противника в ближайший период;
части первых и вторых эшелонов и резерва приведены в полную боевую готовность. Командование и штабы проверяют на местах готовность войск;
в полосах армий, особенно на орловском направлении, усилена войсковая разведка и огневое воздействие на противника. В соединениях первого эшелона практически проверяется надежность огневого взаимодействия. Части вторых эшелонов и резервов проводят дополнительную рекогносцировку направлений вероятных действий и уточняют вопросы взаимодействия с частями первого боевого эшелона. Пополняются запасы боеприпасов на огневых позициях. Усилены заграждения, особенно на танкоопасных направлениях. Производится минирование глубины
оборонительных полос. Проверена техническая связь — работает бесперебойно.
16-я воздушная армия активизировала воздушную разведку и ведет тщательное наблюдение за противником в районе Глазуновка, Орел, Кроны, Комарики. Авиасоединения и части армии приведены в боевую готовность для отражения ударов авиации противника и срыва возможных его наступательных действий.
Для срыва возможного наступления противника на орловско-курском направлении подготовлена контрподготовка, в которой участвует вся артиллерия 13-й армии и авиация 16-й воздушной армии».
Фронт приготовился. Ждал.
***
В те дни сержанту одного стрелкового батальона Ивану Петровичу Седину довелось побеседовать с командующим фронтом.
Об этой беседе сержант рассказал:
— Заняли мы оборону. Окопались, траншеи вырыли, блиндажи в шесть накатов оборудовали. Я — первый номер станкового пулемета. Установил свой «максим», пристрелял, ориентиры наметил, стрелковую карточку составил. Жду. Пусть только полезут, черти ржавые!
Однажды утром стою я у амбразуры и за передним краем наблюдаю, соловьев слушаю. Соловьи в тех местах спозаранку удивительно поют — не наслушаешься. Вижу, командир роты лейтенант Стебельков по ходу сообщения бежит. Подбежал, запыхался, что-то сказать хочет, да дух сперло. А за ним гуськом по траншее человек пять идут, в плащах. Звания разобрать нельзя, только, похоже, большие командиры. Но командующего фронтом я сразу узнал. Рослый, видный, почитай, на пол-аршина над бруствером выглядывает. Того и жди, снайпер заметит. Они на нашем участке просто житья не давали. А тут шутка ли — сам командующий фронтом, известный всем герой войны, товарищ Рокоссовский!
Замер я у пулемета. Рокоссовский подошел к пулемету, взялся за рукоятки.
Спрашивает меня:
— Вы первый номер?
— Так точно, — отвечаю, — товарищ командующий. Первый номер станкового пулемета сержант Седин!
Посмотрел на меня генерал, улыбнулся — больно шибко я рапортовал — и говорит:
— Враг вон с той опушки в атаку пойдет — как стрелять будете?
Показал я командующему стрелковую карточку. Посмотрел он, проверил. Правильно, говорит, составлена. Мелковата только траншея у вас. А так отличная. Потом на прощание еще раз спрашивает:
— Если гитлеровцы пойдут, удержитесь?
— Непременно, — говорю, — удержимся. Вы не сомневайтесь. От Сталинграда гоним их, теперь у немца кишка не та.
— Значит, вы сталинградский боец? — И видно по всему, что Рокоссовскому приятно было старого солдата встретить.
— Так точно, сталинградский! На Мамаевом кургане стоял.
Тут Рокоссовский обернулся к одному командиру, что сзади держался и с ноги на ногу переминался, и говорит:
— Вы подсчитали, что у немцев против нас пять тысяч танков стоит. А учли, что у нас сталинградцы? Они танки видели.
Пока генералы между собой насчет стратегии разговор вели, меня и дернуло. Надо вам сказать, что мать моя, Акулина Сидоровна, прислала мне письмецо. То да се по семейной линии сообщила, а потом и пишет: «Дорогой сыночек мой Ванюша! Как придется тебе со своим самым старшим генералом видеться, то передай ему наш поклон и особо от меня материнское благословение за то, что он с нашей земли проклятых гитлеровцев гонит».
Читал я тогда письмо, и смех меня разбирал. Думает мамаша, что так просто: пришел к генералу здорово живешь и давай лясы точить. Не разбирается старуха в уставах, даром, что сама солдатка и трех сыновей солдатами вырастила.
Оставил я материнский наказ безо всякого внимания. А тут мне в голову и ударило: эх, была не была, доложу генералу Рокоссовскому, авось не осерчает, глаза у него добрые.
— Разрешите обратиться, товарищ командующий фронтом, по личному вопросу?
Обернулся Рокоссовский ко мне:
— Я вас слушаю!