— Вы под Сталинградом были?
— Был у вас на Донском фронте. В шестьдесят пятой армии.
— У Павла Ивановича Батова? В каких боях участвовали?
— Наш танковый полк вступил в бой на реке Россошке. Потом у Питомника. До поселка Красный Октябрь дошли.
— Раз в шестьдесят пятой были, значит, и на Курской дуге довелось воевать?
— В Понырях был.
— Как ваша фамилия?
— Гвардии старший лейтенант Базанов.
Рокоссовский обернулся, сказал кому-то стоявшему сзади, верно адъютанту:
— Запишите! — Снова повернулся к Базанову: — Желаю вам и вашим товарищам успеха в предстоящих боях. Данциг будем штурмом брать. Ну, отдыхайте, отдыхайте, товарищи! — Протянул Базанову руку: — Успеха вам!
...Докоптив, угас огонек в снарядной гильзе. Лихой молодецкий храп огласил коттедж. Вряд ли когда приходилось ему слушать такую симфонию.
Только в темном углу, где обосновались танкисты, еще слышались приглушенные голоса.
Говорили о Рокоссовском.
Теперь, много лет спустя после войны, в польском курортном городке Сопоте ежегодно проводятся конкурсы эстрадной песни. Молодые певицы и певцы, родившиеся уже в мирные дни, выходят на эстраду и поют на разных языках разные песни: веселые и грустные, бравурно-громкие и задумчиво-лирические.
Среди миллионов советских людей, которые слушают по радио эти песни, конечно, есть и ветераны Великой Отечественной войны, участники боев за Гданьск и Гдыню. Может быть, среди них есть и те танкисты, автоматчики, артиллеристы, что с боями ворвались в Сопот и провели ночь в освобожденном городе.
Они-то — нет сомнения! — вспомнят и шум беспокойного моря за окнами коттеджа, и мерцающий огонек снарядной гильзы, и автоматчика, с таким чувством читавшего обращение командующего войсками 2-го Белорусского фронта Рокоссовского к немецким гарнизонам Данцига и Гдыни, и высокую фигуру самого маршала, который в ту ночь так неожиданно оказался среди них...
И захочется ветеранам, чтобы вышел на эстраду певец и спел:
Пусть спел бы на русском, или на польском, или на каком угодно другом языке.
Такую песню ветеран поймет на любом языке!
УТРО В ДАНЦИГЕ
Потом, после войны, его назовут, героем Гдыни и Гданьска. Потом, после войны, благодарные Народные Советы Гдыни и Гданьска присвоят маршалу Константину Рокоссовскому звание почетного гражданина этих городов.
Это будет потом.
А пока идет война. И пока Гданьск еще Данциг. Неприступной твердыней высится он на берегу Балтийского моря.
...Тот, кто видел в то утро Данциг, никогда не забудет его. В мартовской голубоватой дымке, перемешанной с дымом пожарищ и взрывов, прочерчивались фабричные трубы, тонкие шпили костелов, мрачно громоздились какие-то корпуса.
Чем ближе Данциг, тем упорней сопротивляются гитлеровцы. Вокруг города, опоясав его, лежит мощный крепостной вал. Камнебетонные доты. Железобетонные доты. Рвы. Минные поля. Колючая проволока...
Каждый дом, каждый заводской корпус — крепость. Из бухты, где прячутся в морской пелене гитлеровские крейсеры и миноносцы, с нарастающим воем — днем и ночью — несутся снаряды.
Вопреки народной поговорке, что перед смертью не надышишься, гитлеровцы пытаются на неделю, на день, на час оттянуть неизбежную расплату.
Все яростней и непреодолимей наш наступательный порыв.
— На Данциг!
— На Гдыню!
Это стремление охватило всех: пехотинцев, артиллеристов, танкистов, саперов, летчиков. Кажется, что им пронизан даже весенний воздух.
По шоссе на Данциг мчится автомашина с боеприпасами. На ее борту мелом наспех выведено: «Заслужим салют!»
Читает надпись проходящий по обочине дороги солдат, и на его лице улыбка. Знает: будет салют Москвы в честь доблестных войск 2-го Белорусского фронта!
Кричит вдогонку:
— Будет!
Тяжелые могучие танки, грозные в своем неудержимом стремлении вперед, с грохотом и лязгом на большой скорости ворвались в город. Они помчались по изогнутым средневековым улицам, по выбитым столетним камням площадей, по современному асфальту проспектов и бульваров, изрядно искореженному бомбами и снарядами.
Танки мчались мимо бесконечных мрачных складов, полыхавших синевато-багровым пламенем и густо чадивших смрадом поражения, мимо закопченных заводских и фабричных корпусов, изувеченных прямыми попаданиями, в щедрых оспинах крупнокалиберных пулеметных очередей, мимо жилых, теперь словно вымерших, островерхих домов, притаившихся в страхе.