...Потянулись дни, недели, месяцы. Мало ли у командира полка обязанностей, забот, тревог и огорчений? Боевая готовность, боевая и политическая подготовка, смотры и учения. Материально-бытовое и медицинское обслуживание. Сотни больших и малых дел.
Но все же порой, когда становилось особенно нестерпимо, Рокоссовский садился на своего Орлика и то рысью, то шагом проезжал по той улице, мимо того приземистого домика, мимо тех окон, за занавесками которых жила его любовь.
...Судьба была благосклонна к нему. Она дала ему высокий рост, красивое благородное лицо, ровный, спокойный характер. Она дала ему надежное мужество солдата и талант командира.
Одного ему не дала судьба: легкой бойкости и предприимчивой находчивости в обращении с понравившейся девушкой.
Целый год Рокоссовский ждал счастливого случая. Уже Юля и все её родные догадывались, почему красавец кавалерист так часто проезжает по их улице, мимо их дома. Завидя всадника, звали: «Юля, скорей, скорей! Опять твой рыцарь едет».
Юлия сердилась, но все же украдкой приподнимала занавеску.
Помог случай. Как-то раз Рокоссовский увидел, что один из молодых командиров в воскресный день на бульваре прогуливается с девушками, среди которых была и его Чайка.
Попросил, преодолевая неловкость:
— Представьте меня ей.
— Представить? — с некоторым недоумением переспросил командир. — Да я вас просто познакомлю.
В следующее воскресенье знакомство состоялось.
Полвека спустя Юлия Петровна Рокоссовская рассказывала:
— Первое, что поразило меня, — это его застенчивость, его, я бы сказала, рыцарское отношение ко мне, к девчонке.
На всю жизнь запомнился ей тот первый вечер, когда они шли по темным спящим улицам городка. Азиатская медно-зеленая луна стояла в небе, черное кружево теней лежало под ногами, ночные фиалки, не слышные днем, пахли пряно и нежно.
Они шли мимо массивных древних стен гостиного двора, мимо старых купеческих особняков. Громада Троицкого собора чугунной чернотой врезалась в небо. Было тихо. Только далеко за садами молодо и заливисто лаяла собака.
Говорили, говорили... Впрочем, больше говорила она. Он и тогда не был особенно разговорчивым.
— Правда, тихий у нас городок? Даже трудно поверить, что по этой дороге когда-то тянулись торговые караваны в Монголию, в Китай. — И Юлия прочла строку из запомнившегося стихотворения: — «Запад есть Запад, Восток есть Восток...»
— Киплинг.
Юлия вопросительно посмотрела на своего спутника:
— Вы любите стихи?
— Люблю.
Это было удивительно, неожиданно. Военный, кавалерист, герой войны (видно по орденам) — и вдруг любит стихи.
Попросила:
— Прочтите. Наизусть что-нибудь помните?
— Помнить-то помню... — проговорил он нерешительно.
— Пожалуйста!
— Стоит ли?
— Прошу.
— Я не умею декламировать.
— Очень прошу.
И он стал читать.
Потом, полвека спустя, Юлия Петровна Рокоссовская говорила:
— Вероятно, это покажется неправдоподобным, но я до сих пор помню тот его тихий, взволнованный голос.
Он тогда читал:
Она знала эти стихи, знала, кто их написал. Все же ей казалось, что высокий командир-кавалерист читает стихи о себе. Степь, дым, пыль и кровь. Вскачь несутся конники. Среди них, вскинув саблю над головой, скачет он...
— Я, кажется, напугал вас жестокими стихами, — смущенно проговорил он, всматриваясь в лицо притихшей девушки. — Плач! Кровь! Лучше прочту о другом. И он прочел ее самое любимое пушкинское стихотворение. Самое-самое...