Когда до первой вражеской амбразуры осталось несколько метров, Титов, дождавшись паузы между очередями, с молниеносной быстротой бросился вперед, швырнул в амбразуру связку гранат и, отпрянув, распластался на земле.
Одна, вторая, третья секунда. Взрыва нет. Что случилось? Неужели все напрасно? Но вот тяжелый тупой удар потряс здание. Взрывная сила, спрессованная в гранатах, стремясь вырваться наружу, рванула массивные стены дота.
Вероятно, достаточно было и одной связки. Но для перестраховки Титов опять поднялся и швырнул вторую.
Снова пауза — и снова удар. Бойцы, выскочив из укрытий, с криком «ура!» бросились к бывшему доту. «Ура!» кричали не для устрашения гитлеровцев — живых там не осталось, — а просто от радости, что дело так чисто сделано.
Сержант с бледным, потным лицом сидел, прислонившись спиной к стене дома, и пытался непослушными пальцами скрутить цигарку,
— Долго я с ними провозился? — спросил Титов подошедшего командира батальона.
— Да нет, не очень. — Майор взглянул на часы: — Всего полторы минуты.
Штеттин
Город еще полыхал пожарами, еще отстреливался, еще тяжелые снаряды, прилетавшие откуда-то издалека, крушили дома и вздыбливали асфальт мостовых, еще рвались в слепой и бессильной ярости притаившиеся до поры мины, но участь Штеттина уже была решена: он взят!
...Рота автоматчиков гвардии капитана Чечельникова прочесывала юго-восточную окраину города. Отступая, гитлеровцы взрывали склады, поджигали жилые кварталы. Рыже-багровые клубы дыма поднимались над городом, грохот рушившихся домов сливался с разрывами снарядов и авиационных бомб.
На каждой улице — брошенные машины и повозки, завалы из битого кирпича, свившиеся кольцами порванные телеграфные провода.
Медленно, шаг за шагом, продвигались автоматчики. Заходили в каждый дом, в каждый подъезд. Внимательно осматривали все чердаки и подвалы: везде мог притаиться враг, чтобы нанести удар в спину.
Главные силы противника уже покинули Штеттин, но то в одном, то в другом конце города вспыхивали ожесточенные схватки. Гитлеровские смертники пытались задержать продвижение наших войск.
Командир отделения автоматчиков гвардии старший сержант Хомутов вместе со своими бойцами двигался по левой стороне широкой улицы. В разных местах ее горели дома, так что приходилось обходить пышущие пожарища.
Неожиданно из подвала одного дома по ним полоснула короткая пулеметная очередь. К счастью, фашистский пулеметчик промахнулся: пули зло и звонко простучали по камням мостовой, не задев автоматчиков.
— Белухин и Савченко. Быстро! — скомандовал старший сержант, и два бойца, прижимаясь к стене дома, двинулись к подвалу. В узкое оконце, откуда бил вражеский пулемет, полетели две гранаты. Сдавленные кирпичными стенами подвала, грянули два разрыва.
Автоматчики бросились в подвал. В душной от пыли и гари полутьме подвала было тихо. Рядом с пулеметом валялись два трупа. Черные пятна под ними расползались по цементному полу.
— Эти отвоевались, — определил Хомутов и поспешил наружу: дышать в подвале после разрывов гранат было тяжко.
Без дальнейших приключений отделение вышло на довольно большую площадь, в центре которой возвышалось мрачноватое здание с колоннами и взъерошенной черепичной кровлей. Похоже было, что это какое-то учреждение.
В левом крыле здания начинался пожар. Из высоких полукруглых окон первого этажа выбивались клубы черного густого дыма.
— На всякий случай и эту хату проверить надо, — решил гвардии старший сержант и толкнул ногой дверь, причудливо украшенную разными медными штучками.
Дверь мягко отворилась, и автоматчики очутились в просторном вестибюле. Все здесь свидетельствовало о поспешном бегстве. Огромный ковер, устилавший пол, пестрел разбросанными бумагами. На широкой лестнице, ведущей на второй этаж и тоже устланной ковром, на боку лежал здоровенный сейф. Видно, пытались гитлеровцы вытащить его, да так и бросили на полпути. Белухин носком сапога постучал по тупой броне сейфа:
— Здоровый, черт! И прямой наводкой не раскупоришь.
Шагая по шуршащим бумагам, по хрустящему под сапогами битому стеклу, автоматчики поднялись на второй этаж. Открытые шкафы с вывалившимися внутренностями, письменные столы с выдвинутыми ящиками, оскаленные пасти пишущих машинок...
Заглянув в одну из комнат, Хомутов увидел на стене картину в позолоченной раме. Картина как картина, на самую, можно сказать, мирную житейскую тему: молодая мать кормит грудью младенца.