Хомутов не был ни ученым-искусствоведом, ни просто любителем живописи. Больше того: к изобразительному искусству он относился равнодушно. Может быть, потому, что ему не доводилось видеть работ хороших мастеров. Правда, в их вагончике на бригадном полевом стане, где жили трактористы, на стене висело несколько репродукций, вырезанных из «Огонька» или какого-то другого журнальчика. Но картинки эти не вызывали у Хомутова никаких эмоций. Засиженные мухами, пожелтевшие от солнца и пыли, они воспринимались как обыкновенные пятна на не очень чистой и грубо сколоченной стене.
Но картина в золоченой раме заинтересовала Хомутова. Верно, потому, что уж очень не соответствовала она окружающей обстановке.
Хомутов еще раз посмотрел на картину.
Молодая женщина, гладко причесанная, в нарядном пунцовом платье и голубой накидке, сидела, склонив голову, и с любящим и чуть грустным выражением лица смотрела на мальчонку, припавшего к ее груди.
Гвардии старший сержант не знал фамилии художника, нарисовавшего картину, даже не мог определить, хороша картина или не очень, подлинник ли перед ним или копия.
Просто картина ему нравилась, и только. В том, как склонилась нарядная женщина над ребенком, было что-то трогательное. Хомутову она напомнила молодых деревенских баб, которые вот так же грудью кормят своих ребят и с такой же любовью и затаенной грустью смотрят на них, стараясь угадать их грядущую долю.
Хомутову стало жаль, что сейчас, через десять или пятнадцать минут, огонь слижет теплые материнские глаза, матовую кожу щек, нежные, мягкие волосы.
Подошли автоматчики:
— Что приуныл, старшой?
Языкастый Савченко с ухмылкой взглянул на картину и лукаво прищурился, но, заметив нахмуренное лицо старшего сержанта, осекся. Да и самому вдруг расхотелось шутить. Совсем не игривого свойства была картина на стене, перед которой стоял командир отделения.
Быстро перестроившись, Савченко сказал даже с сожалением:
— Сгорит!
Хомутов решил:
— Давайте-ка, ребята, вынесем картину на улицу. Зачем ей пропадать?
Дело было минутное. Сняли картину с крюка, и поплыла кормящая мать по устланной ковром лестнице мимо сейфа, мимо опрокинутых кресел. И вовремя: внизу, на первом этаже, уже синело от дыма, и из коридора тянуло жаром.
Картину автоматчики вынесли из здания и поставили на землю, прислонив к фонарному столбу. День-был солнечный, и им показалось, что посветлело и повеселело матово-нежное лицо женщины, на пухлом животе младенца даже заиграл солнечный зайчик.
Подошел запыхавшийся сердитый Чечельников. Хотел сделать солдатам замечание: «Вперед, вперед надо!» — но увидел картину и заинтересовался. Призадумался:
— Вроде я уже где-то такую видел, а? Кажется, в Ленинграде, в Эрмитаже, когда туда в сороковом году на экскурсию ездил. А может быть, и не там!
Наклонившись над картиной, командир с трудом прочел надпись, выбитую на медной пластинке, привинченной к раме:
— «Мадонна». Правильно: мадонна! А что дальше, не разберу... — Потом прочел неуверенно: — «Литта», что ли... «Мадонна Литта»!
Солдаты стояли молча, ждали: может быть, командир еще добавит что-нибудь.
Но Чечельников заспешил и уже на ходу бросил:
— Подальше ее от огня поставьте, ребята. И не задерживайтесь. Нам сегодня еще до вокзала надо дойти.
...Так через немецкие города шли воины маршала Рокоссовского.
***
Встреча случайная, мимолетная на перекрестке двух прифронтовых дорог. Но оставила она в душе добрый след.
...По всем частям и подразделениям польской армии, как электрический ток по проводам, пронеслась новость:
— Мы идем на Берлин! Вместе с Советской Армией будем штурмовать германскую столицу.
— На Берлин!
Можно понять радость, охватившую поляков. После черных дней осени тридцать девятого года, после долгих лет немецкой оккупации правда и справедливость восторжествовали. Жива Польша! Сражается Войско Польское! Польские боевые знамена будут развеваться на берлинских улицах и площадях.
Чтобы успеть к началу Берлинской операции, польским боевым частям предстояло совершить двухсоткилометровый марш из Грыфице в район Хойны. Марш надо совершить быстро и скрытно. Немецкая разведка не должна засечь передвижение польских частей.
1-я отдельная польская кавалерийская бригада впервые совершала переход в конном строю. Двигались главным образом по ночам, соблюдая все правила маскировки.
Ранним утром в районе Старгарда-Щециньского кавалеристы увидели двигающуюся им навстречу вереницу легковых машин с «мерседесом» во главе.