«Слушай, дочь моя Гульшара,—
Молвил самый старый из них,—
Мы пришли рассказать тебе
О грядущей твоей судьбе,
Несравненной твоей судьбе.
Ты пока что совсем мала,
Ты доверчива и весела,
В этом мире греха и зла,
Где страданиям нет числа,
Ты, как солнечный луч, светла,
А в грядущем твоя судьба
Превзойдет любые мечты:
Станешь яркой звездою ты,
Станешь ханской женою ты!»
Вот что видела я во сне,
В этом вещем, чудесном сне,—
Еренлеры красный цветок
Дали в правую руку мне,
И заря осветила восток,
И услышала голос я:
«Береги этот красный цветок,
Это в будущем — твой сынок.
Ждать осталось еще семь лет,
И получишь желанный дар:
Сына-солнце родишь на свет
И его назовешь — Шарьяр».
И еще я видала во сне,
В том же вещем, чудесном сне,-
Еренлеры синий цветок
Дали в левую руку мне,
И луна осветила восток,
И услышала голос я:
«Береги этот синий цветок,
Это в будущем — дочь твоя.
Ждать осталось еще семь лет,
И тебе этот дар дадим:
Дочь-луну ты родишь на свет
И ее назовешь — Анжим».
О, мой хан! Этот вещий сон
Понимаю я все ясней:
Половина его сбылась —
Стала я супругой твоей.
Что ж потом со мною стряслось?
Где же два моих близнеца?
Разве в чем провинилась я?
Разве мало молилась я?
Почему же не до конца
Предсказанье это сбылось?
Я жестокой судьбы приговор
Не могу понять до сих пор:
Вместо света — такая тьма,
Вместо счастья — такой позор,
Небывалый, страшный позор!
О, мой хан! Продолжай молчать,
Прерывать меня не спеши:
Начинаю на дне души
Что-то смутно я различать.
Вспоминая заветный сон,
Прояснилась память моя,
Словно утренний небосклон,
Озарилась память моя!
О, мой хан! Эту страшную ночь
По порядку вспомнить позволь:
Помню, стало терпеть не в мочь
Нараставшую, жгучую боль,
Девять жен глядели в шатер,
Был их взгляд жесток и хитер,
И от бремени разрешась,
Сил и чувств последних лишась,
Я упала возле шеста —
И надолго потух мой взор.
Но постой... В тот последний миг
Странный звук мне в душу проник,
Вспоминаю я все ясней
Этот звук — этот резкий крик,
Он в ушах и сейчас звучит —
Этот плачущий, детский крик...
О, какой я слепой была —
Лишь теперь я все поняла!
Не зверенышей этих слепых —
Двух младенцев я родила!
Дочь и сына я родила,
Мы с тобой — родители их,
Но увы, я без чувств была,
Защитить детей не могла,
А соперницы видели их,
У меня похитили их —
Девять жен похитили их!..»
Так воскликнула Гульшара,
Обо всем догадавшись вдруг,
И не выдержав новых мук,
Дико вскрикнула Гульшара,
Руки вскинула, а потом,
Как подкошенная клинком,
На ковер упала ничком.
Молча слушал хан Дарапша
Этих слов несвязных поток,
Все мрачней на жену взирал —
Злобных дум побороть не мог.
Ей бы раньше поверил хан,
Все бы раньше проверил хан,
А теперь эту речь принимал
За безумье или обман.
Ничего Гульшаре не сказал,
Молча вышел он из шатра,
Среди ночи в приемный зал
Он придворных своих созвал.
Сорок два хамелдара пришло,
Тридцать два мухирдара пришло —
Все встревожены и бледны,
Скорбью хана потрясены,
И среди ночной тишины
С ними хан совещаться стал:
Что за казнь назначить жене,
Чтоб равнялась ее вине.
И сказал прозорливый Томан:
«Не спеши, справедливый хан,
Видят все, как страдаешь ты
От жестоких душевных ран.
Но пойми, свой гнев обуздав,
Усмирив свой горячий нрав:
Раньше, чем решенье принять,
Надо знать, кто прав, кто неправ.
Виновата ли Гульшара
Или девять старших ханум —
Этот узел распутать не смог
Даже твой несравненный ум.
Если мы сейчас поспешим
И бедняжку казнить решим,
Преступленье мы совершим,
Перед небом мы согрешим!
Может быть, Гульшара права
И похищены дети ее?
А быть может, эти слова —
Только хитрые сети ее?
Очевидец сказать бы мог,
А провидец узнать бы мог,
Очевидца сложно найти,
А провидца можно найти».
«Есть за городом холм крутой,
А в холме — потаенный грот,
И в угрюмой пещере той
Чернокнижник старый живет —
Толкователем вещих снов,
Прорицателем он слывет,
Говорят, и вправду старик
В тайны судеб людских проник.
А к тому же, как щит стальной,
Неподкупен седой аскет,
Всем соблазнам жизни земной
Недоступен святой аскет.
Даже скрытое в недрах земли
Для него — открытая явь,
Мой владыка, совету внемли:
К старику посланцев отправь.