От одних ворот до других ворот.
Где она ночевала, никто не знал,
И о чем бормотала, никто не знал,
Кто добрей, тот давал подаяние ей,
Кто трусливей и злей — от порога гнал.
Знали все про былые мученья ее,
Но не ведали, в чем преступленье ее,
И боялись, и злобно смеялись над ней,
А мальчишки кидали каменья в нее.
Говорили: несчастье приносит она,
Подаянье для виду лишь просит она,
А на деле с шайтаном самим дружна,
Что узнает, ему доносить должна.
Становилась она все страшней и худей,
Все пугливей глядела на встречных людей,
Лишь порой, тряся головой седой,
Бормотала она про каких-то детей
И смеялась, костлявым пальцем грозя —
Мол, об этом чужим говорить нельзя!
Так, наверно, прошло года два или три,
И по-прежнему, голодна, худа,
Бормоча и посмеиваясь всегда,
Все бродила, все что-то искала она,
С обнаженною грудью, не зная стыда
И всему земному давно чужда,
Как старуха, сгорблена и седа,
Еле ноги по грязи таскала она.
А потом наступила опять зима —
Привела небывалые холода,
И пропала она неизвестно куда.
То ли в лютую стужу замерзла она,
То ли где-то настигла ее беда,
То ли в край другой погнала нужда,
Но пропала она, не оставив следа.
Лишь весною, когда из-под снега и льда
Зачернела земля, зажурчала вода,
Чью-то старую шелковую чалму
Две служанки дворцовых нашли у пруда,
Но не стали рассказывать никому.
Детство Шарьяра и Анжим. Песнь восьмая.
О том,
как нетрудно запутаться
в сетях своего же коварства и жестокости,
о ночном разговоре
девяти ханских жен со старой колдуньей
и о том, как оказалось,
что только мешок да нож мясника
могут спасти злодеек от неминуемого наказания
Месть ужасную совершив,
Весть опасную заглушив,
Искру гибельного костра
Хоть на время да потушив,
Шируан-шоры погубив,
В сумасшедшую превратив,
Стали девять ханум решать,
Стали тайно совет держать:
Как возмездья им избежать?
Страшной тайной сумела их
По рукам и ногам связать,—
Придушить бы ее давно,
Кости палкой переломать!
Но пока что старуха одна
В эту тайну посвящена
Да замешана в ней сама,—
Значит, всех выручать должна.
Вот опять закат распростер
Два горящих своих крыла,
И когда потемнел простор
И сгустилась синяя мгла,
И когда в притихших домах,
Боязливо дрожа впотьмах,
Там и сям загорелись огни,
За старухой послали они.
И пронырлива, как игла,
К ним колдунья тотчас пришла,
Будто встречи этой ждала.
На старуху глядят ханум —
Удивляются на нее:
До чего же она страшна,
До чего худа и грязна,
И одета все так же она
В омерзительное тряпье.
А давно ли ей за труды
Дали целый кошель монет —
Золотых, чеканных монет?
Но на вид никаких перемен
У проклятой старухи нет:
Тот же дряхлый халат на ней —
Да, пожалуй, еще дряхлей,
Тот же грязный платок на ней —
Да, пожалуй, еще грязней,
А на деньги, что дали ей,
Стоит лишь на базар сходить,
Можно сорок обнов купить —
Сорок платьев, платков купить,
И запястий, и бус, и серег,
Чтоб себя с головы до ног
Хоть на старости принарядить!
Или так старуха жадна,
Что скупится на жемчуг и шелк?
Иль не видела денег она
И не знает, какой в них толк?
Иль с шайтаном делиться должна
И ему отдала их в долг?
Или тратить не стала их —
Где-нибудь закопала их?
Улыбаясь притворно ей,
Угождая проворно ей,
На почетное место каргу
Усадили девять ханум,
На подносе груду сластей
Принесли для гостьи своей,
Угощать ее принялись,
Улещать ее принялись,
Упрекать ее принялись,
«Хэй, мама, ты нам солгала,
Нас бессовестно провела!
Как мы только могли тебе
Поручить такие дела?
Разве денег ты не взяла,
Клятву страшную не дала,
Что согласна нам помогать,
Что погибнут два близнеца,
Что обманешь ты их отца
И погубишь девчонку-мать?
От младенцев избавились мы —
Под водою их плач затих,
От волненья оправились мы
И уже позабыли про них,
Жили весело... А теперь —
Если хочешь, сама проверь —
От рабыни мы узнаем,
Что они остались в живых!
Мы их сами бросили в пруд,
А они и в пруде живут,
Будто рыбы, в воде живут,
Преспокойно себе растут!
И опять эти два близнеца
Растревожили наши сердца,
Нам спокойно жить не дают!
Что же ты за колдунья, ответь,
Если даже таких малышей,
Сосунков, щенков, глупышей