А народная мудрость — всегда права.
Но сперва похвастаться вам хочу —
Виноградом первым вас угощу,
Очень рано поспел он в этом году,
Не найдете такого в другом саду.
Много лет я в саду у себя тружусь,
Потому и плодами его горжусь,
Поглядите, какая тяжелая гроздь,
Пусть ее отведает добрый гость!
Раньше всех у меня виноград созрел,
Потому что весь год я за ним смотрел,
Разрежал да ухаживал,— ведь у меня
Кроме сада других не осталось дел.
А растения можно с людьми сравнить:
Так же ласку умеют они ценить,
Это — наши друзья, а не наши рабы,
Будешь грубым с ними — будут грубы,
Будешь нежным с ними — будут нежны,
А подружишься — будут с тобой дружны,
Мы за это их уважать должны.
В этом мире всему мне известна цена:
Я и радость и горе познал сполна,
Девяностый год на земле живу,
Помню давние-давние времена,
И давно бы пора мне, наверно, уйти,
Но душа до жизни всегда жадна,
И пока еще чувствует стремена,
Хочет всадник все дальше гнать скакуна,
Был когда-то и я непокорен и юн
Но давно спотыкаться стал мой скакун.
Да, совсем уже старым теперь становлюсь,
Застилает глаза мои пелена,
Только память одна— вся моя казна,
И казною этой с людьми делюсь.
Потому-то и радуюсь, глядя на вас,
Все, что знаю, вам передать хочу,
Потому-то заветный, старинный сказ,
Этот мудрый, затейливый длинный сказ
До конца, друзья, досказать хочу,—
Рассказать вам хочу о далекой поре,
О Шарьяре — прославленном богатыре
И Анжим — отважной его сестре.
Я о светлом рожденье их рассказал,
О чудесном спасенье их рассказал,
О страдалице — матери их молодой,
О бесчестных кознях старухи злой,
А теперь расскажу, как их юность пришла,
Как они на чужбине скитались врозь,
И о том, как сражаться им довелось
Против диких, коварных исчадий зла,
И о том, как брата сестра спасла,
Как высоко их славы звезда взошла,
Как в столицу с победой вернулись они
И как снова стала их жизнь светла,
И как старцев святых предсказанье сбылось
Как им птицу-колдунью поймать удалось,
Отыскать и отца, и мать удалось.
И о многом другом я поведаю вам,
Лишь бы чутко внимали моим словам,
Но сперва расскажу, с чего началось.
Миновало пятнадцать лет,
То счастливых, то скорбных лет,
С той поры, как Шарьяр и Анжим
В звездный час родились на свет,
Пролетело пятнадцать лет,
Будто крылья весенних стай,
И, как ветер, неудержим,
Слух пронесся из края в край —
Дивный слух про двух близнецов:
Про Шарьяра и про Анжим.
Говорили, что юный батыр
Закален и тверд, как металл,
Что умеет копье метать,
Как никто еще не метал,
Что умеет из лука стрелять,
Как никто еще не стрелял,
На горячем коне скакать.
Как никто до сих пор не скакал.
Говорили, что юный батыр
Телом тверд, а душой велик,
Конь его сотрясает мир,
Клич его — как тигриный рык,
Говорили, что в дикой степи
Крепость гордую он воздвиг
И собрал туда храбрецов —
Молодых друзей-удальцов.
Говорили о юной Анжим,
Что душа ее — чистый кристалл,
Что умеет умом блистать,
Как никто еще не блистал,
Что умеет в шатраш играть,
Как никто еще не играл,
Книги вслух умеет читать,
Как никто до сих пор не читал,
А к тому же не только умна,
Но еще и горда, стройна,
Так что с первого взгляда в ней
Благородная кровь видна.
Словно солнечный свет, правдив,
Словно ветер, неудержим,
По земле разлетелся слух
Про Шарьяра и про Анжим,
И достиг этот верный слух
Той страны, где, врагов страша,
Самовластно делами верша,
Правил старый хан Дарапша.
Испугались девять ханум —
Девять ханских коварных жен:
Вестью грозною поражен,
Помутился их злобный ум,—
Не уйти от возмездья им,
Если живы Шарьяр и Анжим!
И проник нестерпимый страх
В девять злобных, греховных душ:
Вдруг узнает их грозный муж
О былых преступных делах?
Ох, тогда им не сдобровать —
Казни лютой не миновать!
Загрустили девять ханум,
Потеряли сон и покой,
И решили девять ханум
Обратиться к старухе злой,
К хитроумной колдунье той,
Что когда-то в былые дни
Гульшару погубить смогла,
И детей подменить смогла,—
Да, способна колдунья была
На любые злые дела!
За старухой послали они,
И проклятая тотчас пришла,
Будто встречи этой ждала.
Смотрят женщины на нее,—
Миновало пятнадцать лет,
Но особенных перемен
У старухи, как видно, нет:
Тот же драный халат на ней,
Тот же рваный платок на ней,
Только стала еще страшней,