И старуха, была не была,
Раздевается догола,
В узелок одежду кладет,
А потом, в чем мать родила,
Понадеявшись на судьбу
Да на старческую худобу,
Лезет в каменную трубу.
Но старухе не повезло —
Слишком тесным было жерло:
Голова пролезла в трубу,
И спина пролезла в трубу,
А как только до бедер дошло,
Стало ей совсем тяжело.
От натуги она кряхтит,
И в испуге она пыхтит:
Влезло туловище в проход
И застряло — ни взад, ни вперед!
Жаль, что некому было взглянуть
На старухин плачевный вид —
На неслыханный срам и стыд:
Кто-то глухо в трубе рычит,
Голова и спина не видны,
Только зад снаружи блестит.
И могло бы на первый взгляд
Показаться со стороны,
Что во рву, у самой стены,
Две большие дыни лежат.
А тем временем с равных сторон
Налетела туча ворон:
С берегов, где течет Едил,
Прилетело двадцать ворон,
С берегов, где течет Жайык,
Прилетело тридцать ворон,
Вон летят еще пятьдесят,
Вон летят еще шестьдесят,
Собираются в стаю они
И от голода громко галдят,
Отыскать добычу спешат
И над городом с криком кружат,
Вдруг глядят: у стены крепостной
Две большие дыни лежат!
Налетели вороны гурьбой
На старухин несчастный зад
И полакомиться хотят,
И по ягодицам долбят.
А старуха кричит: «Вай-вай!»
И ногами сучит: «Вай-вай!»
Но напрасно пятками бьет —
Не отгонит вороньих стай.
Их голодные клювы тверды,
Как железные кетмени,
Кожу до крови рвут они,
Клочья мяса клюют они,
А старуха из темной трубы
Все истошней вопит: «Вай-вай!»
Но проклятья ее и мольбы
Заглушает вороний грай.
Так старуху бог наказал
За бесстыдство и за обман!
Как лиса, угодив в капкан,
Умерла бы она от ран,
Но, как видно, помог шайтан:
Услыхал он ее мольбу,
Пожалел он свою рабу
И от птиц беспощадных спас,
От ворон кровожадных спас —
Протолкнул ее сквозь трубу.
Очутившись с другой стороны
Крепостной высокой стены,
Вся ободранная, в крови,
Кое-как оделась она,
Отдышалась, пришла в себя,
Лишь тогда огляделась она.
И хромая на каждом шагу,
И вздыхая на каждом шагу,
Утирая слезы и грязь,
От досады и боли кривясь,
Через город она поплелась.
Вот с чего, дорогие друзья,
Время новых бед началось:
В мирный город проникло зло —
Грязной нищенкою вошло
И за дело тотчас взялось.
Не напрасно старуха клялась
Девяти госпожам своим,—
Нанести коварный удар
Собирается сразу двоим:
Берегись, могучий Шарьяр,
Берегись, голубка Анжим!
Знатоком своего ремесла
Эта ведьма недаром слыла:
Многих, многих она извела,
Натворила немало зла,—
Уж кого невзлюбит она,
Как-нибудь да погубит она!
Юность Шарьяра и Анжим. Песнь вторая.
О том,
как хитроумная старая колдунья
сумела проникнуть во дворец Шарьяра
и как впервые
узнал от нее молодой богатырь
о луноликой владычице восточной страны,
о волшебной птице
и о заколдованном городе Тахта-Зарин
Был красив и светел просторный зал —
Тридцатидвухколонный, узорный зал,
Где в кругу соратников и друзей
Молодой властитель их восседал.
Был красив и светел лицом Шарьяр,
Слыл невиданным храбрецом Шарьяр,
Знали все: он душой справедлив и чист,
Но, как молния, грозен его удар.
Молод был Шарьяр, а уже успел
Совершить немало геройских дел,
Был он сердцем горяч, как степной пожар,
Беспримерно могуч, безрассудно смел,
Был в любых состязаньях неутомим,
На забавы и выдумки неистощим,
Но сегодня, понурясь, Шарьяр сидел,
Будто туча, нахмурясь, Шарьяр сидел
И, рукою голову подперев,
То ли в сердце копил непонятный гнев,
То ли смутных дум не мог побороть —
На своих сподвижников не глядел,
Ни словечка молвить им не хотел.
И не ведал никто из лихих бойцов —
Молодых, отчаянных храбрецов,
Что томит их владыку с недавних пор,
Почему сидит он, потупив взор.
А Шарьяр все молчал, неподвижен, угрюм,
И никто не знал его тайных дум:
Был таинственным сном богатырь смущен,
Но стыдился — скрывал от друзей свой сон.
Третью ночь не спал молодой герой,
Третью ночь подряд — перед самой зарей —
В полусне появлялась сквозь легкий дым
Тонкобровая девушка перед ним:
Проплывала облаком золотым,
Ослепляла обликом молодым,
И дрожал богатырь, замирала душа,—
Так была эта девушка хороша!
Райской пэри красивей она была,