Только помни, коварная,— с этого дня
Жизнь и смерть твоя — в руках у меня,
Усмири же отныне гордыню свою,
Я тебя превращаю в рабыню свою.
Если хочешь и дальше на свете жить,
Нам усердно и верно должна ты служить,-
Будешь петь во дворцовом нашем саду
И столицу от недругов сторожить.
Поняла, проклятая? А сейчас
Для начала исполни мой первый приказ:
Отправляйся в клетку — да поживей,
Но хитрить не пытайся, спорить не смей,
А иначе простишься с жизнью своей!»
И Анжим, наготове держа клинок,
Отступила назад, прикрываясь щитом,
А громадная птица привстала с трудом,
С пестрых крыльев отряхивая песок,
Опозорена, втоптана в пыль и грязь,
В первый раз приказанию покорясь,
В золотую беседку Бюльбильгоя
И тогда принялась она трепетать,
Опереньем блистать, хохолком мотать,
Клокотать, по-совиному хохотать,
Колдовские заклятья шептать-бормотать,
И с волшебницы не спуская глаз,
В ожиданье девушка напряглась:
Как исполнит колдунья ее приказ?
Миг прошел,— и внезапно вихрь поднялся,
И от грома земля задрожала вся,
Зашумело вокруг, загремело вокруг,
Будто новый потоп на земле начался,—
Это дико крича, рыча, голося,
Дым и смрад над городом разнося,
Сотни чудищ, затмив голубую высь,
Над дворцами и башнями в небо взвились:
Дэвы, змеи, драконы разных пород,
Неуклюжи, уродливы, злы, страшны,
На мгновенье заполнили весь небосвод
И на землю обрушились с вышины.
А земля растворила огромную щель,
Растворила бездонную, темную щель
И во имя добра, и во имя любви
Приняла этих чудищ в недра свои:
Станет меньше нечисти на земле —
Легче жить человечеству на земле!
«Два приказа исполнила,— что ж, поглядим,
Как ты справишься с третьим приказом моим!
Так, волненье сдерживая с трудом,
Звонким голосом произнесла Анжим.—
Слушай, птица волшебная Бюльбильгоя,
Если вправду жизнь тебе дорога,
Если вправду смирилась гордыня твоя,
Если вправду теперь ты рабыня моя,
То тогда поспеши — ни мгновенья не жди,
Да исполнится воля отныне моя:
Всех, кого умертвила ты, — возроди,
Всех, кого усыпила ты,— пробуди,
Всех, кого погубила ты,— воскреси,
Удивленно, как дети, смотрели кругом —
На дворцы, на деревья, на водоем,
Ослепленные ярким весенним днем,
Солнцу радовались они,
А увидев волшебницу под замком —
Злую птицу с огненным хохолком,
Вспоминать начинали они обо всем,
Переглядывались они.
Где лежали грудой в траве сухой
Семь десятков тысяч слепых камней,
Колыхаясь, гремя, вырос лес людской —
Семь десятков тысяч живых людей:
Удалые бойцы, усачи, силачи,
Благородны их души, остры их мечи,
Смельчаки всех стран, всех былых времен,
Возрожденный цвет всех земных племен!
Грозно копья щетинятся, брони слепят,
В путь готовые ринуться, кони храпят,
И веселые, зычные трубы трубят,
И пылает отвагою каждый взгляд.
Что ни миг, оживал, из камней вставал
За железным рядом — железный ряд,
И спасенный от смертоносных чар,
Во главе их стоял молодой Шарьяр,—
Молодой, улыбающийся, живой,
С гордо поднятой, дерзкою головой,
Изумленный встречей с родной сестрой,
Удалой, крутоплечий, стоял герой —
Полный силы новой герой Шарьяр,
В путь и в бой готовый, живой Шарьяр.
Эпилог
Миновало ровно шестнадцать лет
С той поры, как Шарьяр явился на свет,
Миновало ровно шестнадцать лет
С той поры, как Анжим явилась на свет,
Возвратились домой Шарьяр и Анжим,
Возвратились с победой в родные края,
Как рабыня, покорно служила им
Чудо-птица — пленная Бюльбильгоя:
Во дворцовом саду стала в клетке жить,
Стала город от недругов сторожить,
Поутихла и присмирела она,
Песни грустные в клетке пела она,
И недолго в неволе, в тоске прожила —
Через год зачахла и умерла
Эта некогда грозная Птица зла.
Но зато этой птицы волшебная кровь —
Колдовская, густая, целебная кровь
От мучений праведника спасла —
Исцеленье желанное принесла!
Умирал справедливый хан Шасуар
И боролся за жизнь из последних сил,
И уже незримо над ним парил
Ангел смерти — сумрачный Азраил,
Но из крови птицы Бюльбильгои
Приготовил питье для него Шарьяр,
Умиравшего старца спасти решил —
Напоить этим снадобьем поспешил,
И внезапно начал слабеть недуг,
Прекратился жар нестерпимых мук,
И покинул старец свой смертный одр —
Снова стал, как юноша, свеж и бодр,
Снова стал и зорче, и веселей,
Словно всадник, сидящий крепко в седле,