- Да и вы никак тоже прихворнули? - сочувственно спросил боцмана Саша Новиков. - Может, у вас под ложечкой засосало? Али животик заболел?
- Нет, у боцмана аппетит пропал, - снова сказал Матвеев, - Осунулись вы, Андрей Тихонович. Так мы вас вне очереди. Не стесняйтесь, у доктора есть чем аппетит поднять! Эх, забористый спиртик, говорят, у медицины.
Сдержаться уже никто не мог, все раскатисто гоготали. Боцман, который старался оставаться серьезным, в конце концов не выдержал, махнул рукой:
- А ну вас к шутам! - и поспешил убраться с глаз долой.
Не вошел он тогда в кабинет к врачу, но все равно вскоре по палубам уже гулял рассказ, как "боцман лечиться, ходил".
За день до отхода в рейс капитан распорядился отпустить всех, кто просился, на берег. Возвращались на судно, лишь когда забрезжил рассвет. В сиреневом тумане на мокром бетоне причала группами стояли люди. Моряков пришли проводить родные, друзья, подруги. Грустно провожать корабль в любое время, а в военное особенно. У многих женщин в руках платочки, нет-нет и приложат к глазам. Только жены поморов не плакали. Они свое горе выплачут потом, дома, наедине. Исстари так повелось у поморов, у соломбальцев - особая это порода людей.
На "Сибирякове" было много соломбальцев: Павловский, Вавилов, Сафронов, Гайдо, Котлов, Малыгин. С родными прощались они молча, как бы стыдясь показать свои чувства.
Соломбальцы - люди двужильные, крепкие. Говорят они мало, и если уж говорят, то дельно, спокойно, заранее взвесив каждое слово. Потомственные северные моряки, они беззаветно любят Арктику и, как никто, умеют видеть и понимать ее красоту.
Интересна история Соломбалы, поселка, некогда выросшего на острове между Северной Двиной и Маймаксой. Большой знаток и исследователь Севера А.Максимов в середине прошлого века записал предание о том, почему поселок получил такое странное название.
Однажды царь Петр I гулял в этих местах и увидел убирающих хлеб крестьян и крестьянок. Посмотрел государь на живописные и яркие группы жнецов, на их дружную работу и надумал устроить им пир тут же, на открытом воздухе. Царь велел снести с поля снопы, из высоких сделать столы и покрыть их белоснежными скатертями, а короткие положить вместо стульев.
Импровизированный бал состоялся. Было шумно и весело. Государь, довольный своей выдумкой, сказал: "Вот настоящий соломенный бал!" Выросший позднее на этом месте поселок, будто в память пира, и стали называть "Соломбала". А поселились в нем рабочие верфи и моряки.
С наступлением навигации Соломбала пустела: мужчины отправлялись в суровые моря. Так повелось издавна, и хоть иную жизнь принес в бедный поморский поселок Великий Октябрь, многие традиции остались нерушимыми...
Туман рассеялся, на голубое небо выкатилось солнце, обещая погожий день. Оно осветило суда, причал. Здесь веяло томительным ожиданием разлуки. Вахтенный приказал экипажу подняться на судно: до отхода осталось всего несколько минут. Теперь моряки переговаривались с родными, перегнувшись через борт.
Дает последние напутствия сыну мать Юры Прошина. Она не скрывает слез. Убеждает взять какой-то пакет, тот машет руками: дескать, не надо. А рядом с Прошиной стоит Мария Петровна Бочурко. Сколько раз вот так приходила она к кораблю помахать платком на прощанье мужу и всегда не могла сдержаться, чтобы не всплакнуть, хоть и сердился на нее за это муж. И сейчас из глаз сами собой бегут слезы, не удержать их. Да и нужно ли? Выплачется женщина, и легче станет. Маленькая Нонна не плачет, а лишь таращит глазенки на людей, на пароход, где стоит папа.
Семена Никифоренко провожала невеста, работница пароходства Галя Коренева. Они растерянно стояли у трапа, не находя нужных слов. Галя глубоко вздыхала: надолго уезжает Семен, свадьбу пришлось отложить.
- Ты, Сеня, скорей возвращайся, - наконец промолвила она, хотя и хорошо понимала, что срок дальнего путешествия не зависит от желания жениха.
Когда прозвучал гудок "Сибирякова", Никифоренко торопливо обнял невесту и крепко поцеловал ее в губы. Ступив на трап, Семен вдруг, спохватившись, поспешно полез в карман. Вытащил фотокарточку и, перегнувшись через перила, протянул Гале.
- Чтоб не забыла!
- Не забуду, Сеня!
Только Качараву, Валю Черноус да Анатолия Шаршавина никто не провожал. Анатолий Алексеевич, как и положено капитану, руководил отходом судна. Валя притихла у перил, вся сжалась в комочек. Наверное, думает сейчас о маме. Как потерянный бродит по кораблю Анатолий, муторно на душе. А еще вчера он был весел, хвастался своей новой трубкой и всем предлагал пососать, чтобы быстрее обкурилась. Моряки охотно дымили чужим табачком. Целый день трубка ходила по кругу. Лишь Валя восстала против этого старого индейского обычая. Сделав строгое лицо, она сказала:
- Товарищ Шаршавин, это негигиенично!
А сегодня всем не до трубки было, да и самому Анатолию тоже не очень хотелось курить. Его мысли унеслись далеко, в Тикси. Мучительно захотелось, чтобы и его провожали, чтобы рядом была Нина. Защемило у парня сердце. Он отошел на другую сторону корабля, стал глядеть за борт, где плескалась тихая вода, равнодушная к человеческому горю и радости.
Раздался сиплый бас "Сибирякова". Все встрепенулись, вспомнив, что самое-то главное и не сказали друг другу.
Толстые канаты сняты с кнехт. Судно медленно развернулось и направилось к выходу из порта.
На берегу замелькали, как обрывки бумаги, подхваченные ветром, белые платки. А на корабле люди, прильнув к бортам, не отрываясь, смотрели в сторону берега. До свидания, дорогие, когда-то придется свидеться!
Ледокольный пароход "А. Сибиряков" отправился в ледовый рейс.
Врагу не сдается наш гордый "Варяг",
Пощады никто не желает.
(Из песни о "Варяге")
Часть вторая. Полярный "Варяг"
Скала в студеном море
НА скале было двое: человек и собака. Человек лежал, уткнувшись лбом в камень и широко раскинув руки. Собака сидела рядом, нервно нюхая воздух и время от времени тихо повизгивая. Из прищуренных век животного сочились густые мутные слезы, сочились и засыхали у глаз. Вот собака потянулась к человеку, ткнулась носом в его взлохмаченную голову, неуклюже лизнула в ухо. Он вздрогнул, рука конвульсивно сжала в кулак распухшие пальцы.
Сознание возвращалось медленно. Сначала, словно в полудреме, Вавилов услышал глухой грохот волн, потом жалобный стон собаки. Виски ломило. Холод камня сквозь мокрую робу впивался в тело: коченели руки, грудь, колени. Все еще упираясь головой в землю, он с трудом приподнялся на четвереньки и, перевалившись на бок, сел.
Огляделся. Слева поднимались голые скалы острова, справа простиралось бескрайное море. Глаза жадно шарили по свинцовой пустыне, но не находили того, что искали. Лишь одинокая блекло-зеленая ледяная глыба медленно покачивалась на волнах в миле от берега, величественная и спокойная. Берег был крутой и высокий. Павел Вавилов смутно помнил, как несло его шлюпку вдоль гранитных утесов, пока не попалась спасительная отмель.
Собака? Откуда взялась собака? Ах, да... Он сам вынес ее из шлюпки, а потом упал...
Шлюпка?! Эта мысль заставила его подняться и сделать несколько шагов к морю. Матвеев! Ведь там Матвеев... Ноги не слушались, от немеющих ступней пробегали вверх острые как иглы мурашки и больно отдавались в мозгу. Шлюпка оказалась у берега. Но что это? Канат полощется в волнах, а дотянуться рукой нельзя. Вавилов тяжело шагнул вперед и, провалившись по колено в ледяную воду, ухватил фалинь{7}. Вполз на отмель и закрепил конец. Зубы стучали, как пулемет. Убедившись, прочно ли привязано, Павел влез в полузатопленную лодку и, согнувшись, добрался до кормы. Приподнял полог паруса. Увидел восковое, перекошенное страданием лицо человека. Остекленевшие глаза смотрели в небо. Вавилов провел дрожащей рукой по спутавшимся волосам мертвого друга и беззвучно зарыдал. "Надо похоронить Колю", - подумал Павел и осторожно накрыл Матвеева парусом.
Ладонью стер слезы и стал шарить в ящиках неприкосновенного запаса. Трофей был невелик: матросский чемодан, три банки галет, два топора, ремень, заряженный наган в кобуре, морской компас. Непослушные, заскорузлые от холода пальцы наткнулись на что-то мягкое. Вытащил туго скатанный спальный мешок, потом несколько сигнальных ракет, еще мешок с теплым бельем, насквозь промокшее одеяло, ведро и три анкерка{8}. В одном была пресная вода. Все это Вавилов вытащил на берег и, положив рядом с притихшей собакой, вернулся в лодку.