Снова попали Алексеев и Решин в концентрационный лагерь. Ох, и поиздевался же над ними комендант! Двадцать один день продержали их в карцере - сырой яме, а потом отвезли к прежнему хозяину. Надеялся Иван увидеть Катю, но никто не мог сказать, куда она исчезла.
Днем вместе со всеми Алексеев работал в поле. Вечером пленных запирали в темном бараке за колючей проволокой. Следили теперь за ними строго.
Совсем потерял Иван надежду снова встретиться с девушкой.
И вот когда Матек привез ему письмо, оторопел: от кого бы? Быстро сунул в карман, чтобы не заметили. Прочитать удалось только вечером, в бараке. Так и берег это письмо. Ведь только и осталась у него на чужбине одна радость Катина ласка. Но встретиться опять не удалось.
Утром всех погнали на работу, только Ивану и Решину велено было остаться. Через полчаса их вели под конвоем в штрафной лагерь, который пленные прозвали "Железка". Отсюда узников гоняли на разгрузку колючей проволоки. Работа была тяжелая, руки вечно в ссадинах, кровоподтеках, нарывах.
"Старое припомнили, - понял Алексеев, когда его привели в барак. - Жаль, что не успел написать ответ Кате. Теперь уже не удастся".
Но и в этом проклятом месте моряк не оставил мысли о побеге. Пригляделся к соседям, выбрал, с кем можно поделиться. Народ здесь был отчаянный, почти каждый в бегах побывал. Вскоре сложилась крепкая компания. Прикинули - одним на волю не выбраться, надо больше людей привлечь, просить помощи у заключенных из соседнего лагеря, где режим полегче. Наладить связь поручили Ивану, у которого там оказались знакомые ребята.
Иван всю неделю усердствовал на работе, даже покрикивал на товарищей. Конвоиры хвалили его: "Молодец", - угощали сигаретами. Выдался удобный момент: заболели у Ивана зубы. Боль, правда, была невелика, но щека вздулась. Начал охать. Открыл рот, показывает охранникам, а там два зуба расколоты: кто знает, что покалечили их при допросе.
Зубной врач, тоже из пленных, был только в соседнем лагере. Знали это ребята. Знали и то, что человек он надежный. Через него уже не раз переговаривались.
Охранник доставил Ивана к врачу, а сам пошел в казарму проведать своих коллег. Доктор понял с полуслова, что нужно, сообщил знакомым Алексеева, чтобы пришли. Вскоре появились Иван Ошурков и Лев Портнов. Последнего Иван знал еще по флоту. Выложили они Алексееву свой план: готовился массовый побег в леса, к партизанам.
На шестнадцатое сентября намечалось восстание: снять часовых, уничтожить охрану. После этого группа во главе с Портновым и Ошурковым, вооруженная автоматами, должна внезапно напасть на "Железку". Немцам нельзя дать очухаться, иначе гибель. В "Железке" все должно быть заранее подготовлено, чтобы не было никакой заминки.
- Запаситесь чем потяжелей, - говорили друзья, - и главное - внезапность! А потом решим, как дальше будет.
Но не суждено было осуществиться этому смелому замыслу. Выдал провокатор. Пятнадцать руководителей заговора арестовали. Лев Портнов - главный организатор - был расстрелян. Так Иван потерял еще одного верного друга.
В "Железке" с той поры стало еще строже.Алексеева поместили в карцер. У немцев возникло подозрение, что не случайно ходил он в соседний лагерь.
* * *
Солнце щедро поливало землю невесомым золотом света, но в темную камеру сквозь крохотное окошко пробивался лишь тоненький, как волосок, луч. Он положил светлую заплатку на темное лицо узника, который спал, не подозревая, что на дворе такое чудесное утро. А может быть, узник и не торопился открыть глаза, которые устали видеть перед собой мрачные стены камеры с потеками и плесенью. Иван уже перестал ощущать время и думал, думал о друзьях, о Кате, о том, что еще может ждать его впереди. И будущее казалось беспросветным.
Иван встряхнул головой. "Что же это ты нюни распустил, моряк Алексеев, комсомолец, русский парень! Расхныкался. А может быть, твои товарищи уже вырвались из неволи и бьются с врагом. Толька Шаршавин уж наверняка придумал что-нибудь, и Сараев с Павловским не из тех, чтобы сидеть сложа руки. Жаль еще, что капитана с ними нет. Но, может быть, и он сумел убежать.
"Нет, баста, не удалось дважды, в третий раз убегу. Убегу и вернусь за Катюшей с оружием в руках", - говорил себе Иван.
Заскрипела дверь, в камеру хлынуло солнце. На пороге появились молодой охранник и писарь из канцелярии.
- Вставай, парень, иди в комендатуру, - беззлобно сказал солдат. Алексеев уловил польский акцент.
Идти в комендатуру. Это не доставило радости. "Сегодня воскресенье, вспомнил Иван, - чего-то опять затеял комендант".
Шагнул за дверь, в нос ударил ядреный, пахнущий медом ветерок. Он ласкал щеки и врывался в легкие так весело и поспешно, будто торопился вытеснить из них затхлый воздух камеры. Голова на мгновение закружилась, и сразу стало легче, опьянение сменилось бодростью.
Вот и комендатура. Но охранник его ведет не к начальству. Дверь совсем другая. Матрос перешагнул порог и очутился в светлой комнате со свежевыбеленньгми стенами. Рядом с растворенным окном - женщина. Она делает порывистое движение к нему. Иван вскрикнул от неожиданности. На него смотрели два огромных глаза-василька, плавающих в тумане слез. Он узнал бы эти глаза из тысячи других.
- Катя! Василек!
Девушка прижалась к нему разгоряченным лицом, он почувствовал, как ее тепло, передавшись ему, заструилось по жилам. Катя дрожала от рыданий. Иван не утешал ее, а только крепче прижимал к себе. Оба не находили слов: уста молчали, говорили сердца. Наконец он спросил:
- Как тебя допустили-то сюда, Катюша?
- Я, Ванечка, сестрой твоей сказалась, - шепнула девушка. - Ну и упросила их. На-ка вот тебе.
Она торопливо развязала беленький узелок, В нем был хлеб и пакетик табака.
- Покушай.
Иван растерянно глядел на гостинцы, словно не понимая, зачем они. Он все еще не мог поверить, что рядом Катя, его Катя, гладил ее волосы, повторяя, как в забытьи:
- Василек, Василечек мой, нашла ведь...
После короткой встречи с "сестрой" Ивана отвели в барак. Что повлияло на лагерное начальство, сказать трудно, может быть, просьба девушки тронула их черствые сердца? А кто разрешил свидание? Ведь тем, кто находится в карцере, они не положены. Что, если здесь есть тайный друг?!
Теперь Катя приезжала почти каждое воскресенье, привозила еду, махорку, рассказывала новости, а они становились все интересней.
- Наши недалеко уж, - однажды шепнула Катя. - Скоро здесь будут. Один поляк приехал от самого фронта. Немцы чемоданы собирают.
Через несколько дней Иван услышал гул самолетов, а потом приглушенные раскаты взрывов. Налеты советской авиации участились. У немцев изменилось настроение: они нервничали, суетились.
- Вот что, Катя, - сказал Иван, - нельзя больше ждать, попробую еще разок...
- Куда же, Ваня? Поймают если, убьют сразу, а тут наши скоро...
- Все равно не могу ждать, душа задыхается, я тоже драться должен, понимаешь? Чем раньше воевать начну, тем быстрее встретимся.
Договорились с товарищами устроить побег на следующей неделе. Катя должна была принести Ивану напильник. Бежать решили ночью, распилив решетку в окне, обращенном к лесу; прутья у решетки тонкие. Разведали, что гитлеровцы выставляли теперь втрое меньше часовых, чем раньше, всех, кого можно, гнали на фронт, и бдительность охраны стала далеко не той. Девушка обещала принести напильник в воскресенье.
В пятницу немцы неожиданно отобрали сорок человек и вывезли из лагеря в город Нейштадт. Иван от отчаяния кусал губы.
Пленных поместили в двух деревянных бараках без окон, без отопления; холод стоял в них тот же, что и на улице. Был январь 1945 года. Бараки усиленно охраняла команда - семнадцать солдат - и свора свирепых овчарок. Кормили брюквой, морковью; работать гоняли за пять километров - лес рубить: немцы строили укрепления. Гул орудийной канонады говорил о том, что фронт приближался. И вот наступила пора, когда работы прекратились. Пленных заперли и не выпускали даже по надобности. "Бежать, бежать во что бы то ни стало..."