Не успел философ усесться за письменный стол и вновь погрузиться в мысли о разумной дисциплине, доброй воле и прочих превосходных вещах, как синяя муха, с явным злорадным жужжанием, опять влетела в окно и, ударившись с размаху в розовую плешь философа, пребольно ужалила его в самую макушку.
Тут Иоанн Синемухов позеленел, швырнул перо, которое обычно клал с чрезвычайной осторожностью, будто оно было сделано не из прочной пластмассы, а из хрупкого стекла, и поддался самому ненавистному для него аффекту злобы и негодования.
Здесь я должен сделать маленькое отступление.
Меня к этому вынуждает добропорядочность человека, который волей-неволей оказался в щекотливом положении судьи, но должен одновременно выполнять также обязанности прокурора и адвоката, — ибо никто больше не хочет, да и не обязан, заниматься конфликтом, возникшим между философом и синей мухой..
Иные даже недвусмысленно заявляли, что автор злонамеренно сочинил этот конфликт, тем самым оклеветав и философа и синюю муху, вовсе не проявлявшую агрессивных тенденций, — с тем, чтобы косвенным образом подорвать теорию разумной дисциплины и доказать, что в нашей социалистической действительности наличествует разгул стихии.
Но всё это, конечно, злостные наветы.
Как вы увидите из дальнейшего, автор вполне объективен, ничего не утаивал и ничего не приукрашивал, нашел в себе силы рассказать до конца эту печальную повесть.
От роли судьи я вообще отказался, ибо не считаю себя вправе судить другого человека, а тем более синюю муху. По этой же причине я отказался и от роли защитника — ибо я никогда не уверен в правоте одного или другого и не знаю, кого мне надо защищать. Ведь преступник — всегда и потерпевший. Раз его поймали и ему предстоит кара по закону, он уже тем самым страдает гораздо больше, чем потерпевший, который по большей части ничего особенного не потерпел и даже торжествует, как это вообще свойственно добродетельным персонажам. К примеру, человек прикончил гнусную старушонку-процентщицу. Ему бы за это благодарность объявить; а его на каторгу ссылают. Я и воров всегда жалел. Ведь не легкая эта профессия. А какой риск. Но это к делу не относится, я перехожу к дальнейшим событиям, которые изложу с протокольной достоверностью.
Конечно, у иных могут возникнуть сомнения. Скажут, что я, сам того не замечая, как известный гуманист, невольно стану на сторону человека и оправдаю его преступление, сделав глубокомысленный экскурс в его психику, в то время как муха будет мной пренебрежительно обойдена, — ибо какая может быть у мухи психика?
Но не забегайте вперед. Ведь само название повести, в котором философ даже не упомянут, показывает, что, будучи гуманистом, я могу сочувствовать и мухам, особенно синим, с незаурядным темпераментом. Не исключено, что именно переживания мухи как твари живой, но бессловесной меня больше всего и занимают, потому что бессловесные не могут ни лгать, ни изворачиваться, каковыми преимуществами человек обладает в превосходной степени.
И, признаться, меня до сих пор мучает неразрешенная проблема: кто же виноват?
ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ
И дабы упомянутая… имела свободный вход и выход без каких бы то ни было помех, возражений, придирок, беспокойств, докук, отказов, препятствий, взысканий, лишений, притеснений, преград и затруднений.
Снерн
Энергичные, непомерно сильные, изобилующие целыми каскадами цветистых, брызжущих, взбитых, как белковая пена, слов, проклятия, которые философ посылал синей мухе по столь незначительному поводу, очевидно и возымели на него самого то сильное воздействие, которое и привело к дальнейшим роковым поступкам. Нет ничего удивительного в том, что слова, произнесенные в состоянии запальчивости, взбудоражили его, душа взлетела на легких мотыльковых крыльях, приобрела жалобную певучесть скрипки.
— О, муха! Синяя муха, проклятая муха, укусившая меня! Прогнавшая мои светлые просторы, муха, лишенная элементарной справедливости, человечности и разумной дисциплины! Полная докук, беспокойств, помех и притеснений!
Но на синюю муху слова эти действовали значительно слабее, чем ее равнодушное жужжание на философа. Она с изяществом увертывалась от липких ладоней незадачливого ловца человеческих душ и простодушных мух. Но стоило ему только в изнеможении упасть на стул или на диван, как она тут же садилась на его макушку. И вновь начиналось бешеное кружение по комнате. Так продолжалось в течение часа.