– Пойду погляжу, дышит ли инок мой! – И монах приподнялся в кресле.
– Сиди-ка ты, отче, на месте, коли я велел.
Строганов ударил кулаком по столу с такой силой, что подсвечник подпрыгнул и свеча погасла. Игумен часто закрестился. Семен вышел, хорошенько встряхнул монаха, лежавшего за дверью. Охая и причитая, тот пустился наутек. Игумена же вновь затрясло от гнева:
– Все равно не боюсь тебя в своей обители. Братию сейчас скликать начну! Связать тебя велю да за ограду, как падаль, кинуть, чтобы ты по косогору в Пыскорку мертвяком укатился.
– Врешь! Братию кликнуть побоишься. Рта разинуть не посмеешь, конец моей речи дослушавши. Вот ты какой? За ограду, как падаль, меня выкинуть хочешь? Неплохо надумал. Только на деле все сейчас по-другому для тебя обернется. Сам вскорости из обители ноги унесешь. И не по своей воле.
Игумен насторожился.
– Да будет тебе ведомо, что от митрополита Московского и всея Руси гонец мой воротился. Обитель нашу митрополит принял под охрану свою и, по моей челобитной, определил в нее нового игумена. Тебе же повелел уйти из нее в те места, из коих в ней объявился.
– Не смей такое молвить!
– Ты для меня здесь не игумен. Строгановым господь милосердный нужен. Не силен ты быть пастырем стада христова, самого тебя надо пасти крепкой рукой, на истинный путь направляя... Велю тебе до приезда нового игумена добром из обители уйти.
– Не волен сие приказывать!
– Увидишь! Силы у меня на все хватит. Боярина беглого из Москвы на нашей земле остановили. Сказал мне, что знаком ты ему.
– Может, и знаком. Многих бояр знаю. Они богу угодны, потому и вхож я был в иные хоромы. Для бога все одинаковы. Слышишь? Строгановым даже слуги божьи поперек горла встали, посему ты на них лютым псом кинуться готов.
– Та тропа, по которой ты, слуга божий, в Москве к своим дружкам ходил, господу неведома. Может, сам мне скажешь, кто тебе велел надеть рясу и под личиной инока завладеть строгановскими богатствами? Молчишь? Так слушай: на Москве твой хозяин – опричник Басманов Федор, правая рука Малюты Скуратова. Что? Онемел? Все о тебе дознано. Скажешь, что и это поклеп? Пошто молчишь?
– Не убивай, христа ради!
– Зря просишь. Об такую грязь рук своих не замараю. Живи, пока дружок потерпит!
– Когда велишь уйти?
– Не торопись. Покедова здесь будь. Но слова единого никому молвить не смей об этой беседе. Смердов простых ради, для коих сан твой – святыня. Монах, коего дверью оглушил, кто такой?
– Ключарь.
– Пришли его поутру ко мне в городок. О чем разговор вели – до гроба помни. Когда время придет обитель покинуть, пошлю за тобой своего человека. Только уйдешь отсюда не на волю. При Строгановых останешься.
Игумен всплеснул руками:
– Помилуй грешного!
– Запричитал? Разом всю смелость порастерял? Жив останешься. Только заживешь по-другому. В новом нашем остроге станешь молиться о спасении ратных людей, а если придет час от ворогов острог боронить, грудь свою под вражьи стрелы без кольчуги подставишь, на божье провидение надеясь.
– Помилуй, Семен Аникьич!
Но Строганов быстро удалился из кельи, захлопнув за собой дверь. Сошел с крыльца игуменских покоев и сразу нырнул в ночную темень.
Спускался тропинкой с вершины холма в городок, прислушивался к беспокойному шелесту листвы.
5
Лучи заката освещали вершины сосен «апостольской» рощи. С монастырской звонницы густая медь большого колокола звала прихожан ко всенощной. Семен Строганов вошел в отцовскую избу. Возле стола увидел Анютку. По столу, размахивая хвостами, деловито сновали белки. Анютка забралась в кресло, стала на колени и по-детски увлеклась игрой с жемчужинами. Она горстями черпала их из открытого ларца и осторожно пересыпала с ладошки на ладошку. Она не слышала, как вошел Семен, как вплотную приблизился к столу.
– Забавляешься, проказница?
Анютка вскрикнула, жемчужины рассыпались по столу. Белки попрыгали со стола, разбежались по шкафам и полкам.
– Чего кричишь? Только векш своих распугала. Собирай-ка скорее жемчужинки, пока не затерялись.
Анютка, с испугом косясь на Семена, проворно собрала жемчужины, ссыпала их в ларец и прикрыла крышкой.
Семен погладил девочку.
– Все до единой собрала? Ах ты, синеглазая, околдовал тебя жемчуг: не слыхала, как к тебе подошел.
– Винюсь. От голоса твоего похолодела вся.
– Играешь, значит, отцовскими жемчугами? Слезы людские в ладошках пересыпаешь? Глянется тебе, как они блеском переливаются?
– Какие же это слезы?
– Жемчуг, Анютка, это горючие слезы человечьи. Стужа морского дна их заледенила.
– Неужто правду сказываешь? Беда какая! Батюшка Аника дозволение дал ими любоваться да себе на нитку отобрать, какие понравятся. В приданое пожелал мне ту нитку отдать.
– Вот как? Неужли заневеститься успела?
Анютка сконфуженно прикрыла лицо руками.
– Пошто так молвил? Може, потом когда.
– Смотри-ка, и верно Анютка наша скоро девушкой будет! Значит, суженого начинай высматривать, да такого, чтобы душу тебе не опоганил.
– По-непонятному речь ведешь. Разве вольна крестьянская девушка себе суженого выбирать? За кого велят, за того и пойду. Сироткой расту.
– За то, что моего батюшку ласковой заботой охраняешь, сама себе и парня в мужья выберешь. Даю тебе на том мое слово. Никто тебя насильно, за нелюбого, не приневолит. Родичи твои верно служили Строгановым, сам батюшка заботу о твоей судьбе в руки взял. Еще девушкой не стала, а от речей о женихе, как маков цвет горишь. Глазищи-то у тебя какие лукавые! От их погляда парни на розном месте спотыкаться станут... Живи и на все гляди без страху, расти гордой и смекалистой. Любовью душу согреешь, но берегись двух бед: рано крылышки обжечь, либо суженого прозевать и бобылкой остаться. А теперь сказывай, куда ты батюшку без присмотру из избы отпустила?
– В монастырь пошел. Служка от отца игумена прибегал. Зазвал хозяина к себе – занемог игумен нежданно.
Семен не смог сдержать улыбки.
– Право слово, к игумену пошел.
– С чего это он занемог нежданно?
– Кто его знает! Ведь беда, какой гневливый. Во всем городке на людей страх нагоняет. На что уж наш кот Боярин животина спесивая, никого не боится, и то, как Питирим в избу, так сразу под печь, к лисе убирается. Может, от такой лютости и занемог, кровь закипела?
– Ты его тоже боишься?
– А то как же? Сколько раз на себе его длань испытала, подзатыльники да заушины не счесть. Руки у него длинные да холодные, что лед. Положит на плечо – холодом через холстину остудит.
– Частенько ли игумен батюшку навещает?
– Редкий день не навестит, а то и ночью. Начнет это о людских грехах, да так страшно-то, потом на колени перед иконами падет и велит батюшке твоему в ряд с ним встать и молиться.
– О чем еще речи с батюшкой ведет?
– Того не ведано. Ежели придет днем, велит мне из избы на крыльцо уходить. Только ночью слыхала их разговор одинова. Спала я. Вдруг – крик в избе. Пробудилась я, а сама прикинулась спящей и слушаю. Кричит игумен, ногами топает на батюшку Анику. Все, говорит, свое богатство должен ты богу отдать. Проклятое, говорит, оно. Только бог может через меня очистить его от всякого земного греха. Страшным судом господним пужал, до того искричался, что совсем осип.
– А батюшка что?
– Молчит. Слово молвить боится. Под конец разговора стал успокаивать отца Питирима, сулил подумать над его праведными словами. Беда, как страшна та ночь была.
– Как думаешь, правду игумен про страшный суд сказывал?
– Мне разве понять? Стало быть, правду, ежели сам батюшка Аника сказу его поверил. Батюшка твой все знает, он умнее всех на Каме.
– Стало быть, отцу Питириму батюшка верит?
– Обязательно верит. Всякий раз ему говорит: «Слово твое, отче, для меня – божественная истина».
Семен осмотрел избу – никаких перемен, все, как заведено отцом спервоначала. С печи соскочил кот, замурлыкал и стал ласкаться к Семену. Анютка засмеялась.