Боярин сказал повелительно:
– Ну-ка, выходи наново, молокосос бессовестный!
И лишь только растерявшийся Костромин поднялся, кулаки бывшего воеводы снова отправили его на пол, на этот раз под соколиный насест. Весь в перьях и птичьем помете Костромин еле выбрался из-под насеста. Боярин отвернулся.
– За себя уплатил сполна, Семен Аникиевич, а за прочее все – бог ему судья, – спокойно сказал Голованов.
– Брось и думать об этой мрази. О другом я помню: как ты батюшке нашему помог до царя дойти. В этом немалая заслуга твоя перед моим родом. Ты помог батюшке на Каме встать. Сейчас одежу достойную тебе принесут, со мной в хоромы пойдешь.
– Не смей у меня самовольствовать! Своему пленнику я сам и судья праведный! – выкрикнул Григорий.
– Был до сего часа боярин Макарий твоим пленником, а теперь дорогим моим гостем стал.
– Катерине скажу!
– Быстрее говори! Вон она сама к нам жалует!
Катерина уже стучалась в запертую дверь. Она долго искала Семена и проведала, что он направился следом за Григорием к новой сокольне.
– Катеринушка! – Григорий чуть не с мольбой протянул к ней руки.
– Никак, вовремя поспела? – с лукавством спросила Катерина, с одного взгляда разгадав смысл происшествия в избе.
– Рассуди братский спор. У муженька разумения своего нынче недостало, – хмуро сказал Семен.
– Боярина, что наши люди полонили, отнять задумал. Слугу моего, Алешку Костромина, изувечить позволил.
Катерина разглядела кровь и грязь на липе Костромина.
– Ты, Гриша, о молодце не горюй. За битого, говорят, двух небитых дают. Невдомек мне только, кто же это его так изукрасил?
– Да вон тот, пленник мой, боярин Голованов. И его-то братец Семен у нас запросто отнять хочет, будто я у себя не хозяин. Рассуди нас с братом, Катеринушка!
– О чем просишь? – строго спросила Катерина. – Кто я тебе? Жена твоя только. Судить братьев Строгановых – не моего ума дело.
Семен перебил ее:
– Не притворяйся, Катерина Алексеевна. Бог тебя не бабьим разумом наградил. Коли просит муж – уважь! Рассуди спор. Как скажешь, так и будет.
Катерина недолго искала решение.
– Совсем как ребятишки малые! Будто не можете кон бабок разделить. Извольте, стану вас судить. Только, чур, как решу, так и будет. Какой тут у тебя, Мокей, сокол самый лучший? Который из них Ярый?
– Вон энтот, – хмуро указал Мокей.
– Возьми его на руку! А вы, братья Строгановы, извольте рукавицы надеть и руку к соколу протянуть. К кому на рукавицу сокол перейдет – тому и пленником владеть.
Повинуясь капризу женщины, оба брата надели ловчие рукавицы и протянули руки к Мокею с соколом. Птица в недоумении потопталась на Мокеевой руке, затем осторожно сошла к Семену. Катерина звонко рассмеялась.
– Тебе, как погляжу, весело свое-то упускать, Катеринушка? – жалобно спросил Григорий.
– Дивно больно! Соколиным разумом и бабьей хитростью спор между братьями решила!
– Соколиным разумом! Вот пропала нынче обещанная брату соколиная охота. Куда Алешке с такой рожей на людях показаться? Чать, не мужик!
– Не печалься. Сама не хуже Алешки соколов в небо отпущу. Пойдемте отсюда на волю, а то дух здесь тяжелый.
4
По крутой тропинке спускались с вершины холма Семен и Катерина. Когда вошли в вечернюю тень соснового бора, заросшего папоротником, Катерина потянула спутника за руку, остановилась.
– Дай передохну! Куда торопиться-то? Вечер теплый... Минувшую ночь на струге ночевал?
Семен кивнул.
– Побоялся, что опять сквозь стену приду?
– Одному пора побыть. Есть о чем подумать.
– На Гришку ревность нападать стала. Не спит по ночам, тревожится. Караулит, чтобы из опочивальни не отлучалась.
– Ему – ревность, тебе – страх божий. А мне?
– Тебе, как всегда, опять дорога. Значит, скоро опять на меня тоска навалится. Тесно мне в Кергедане, Семен.
– Нынче некогда будет тосковать: в Новгород подашься.
– И то. Когда в Конкор поплывешь?
– Попутного ветра жду.
– Погляди, какой закат кровяной. Примета – к большому ветру. Хоть бы, на мое счастье, он тебе не попутным оказался!
– Может, так и будет. Ты счастливая... По весне Никиту своего сюда из Москвы позови.
– Надобен тебе?
– Пора к строгановскому ладу привыкать. В Москве обленится и избалуется.
– Зря печалишься. Забота-то моя.
– Как сказал, так и сделай.
– И мне, стало быть, пришла пора наказы твои безраздумно выполнять? Ну а ежели не послушаюсь? Что сотворишь со мной?