57. Град Тульча и путь по Дунаю
Потом пришли в город турецкой державы, Тульчу; но турок в нем мало живет: все почти христиане из России; там две церкви: одна греческая; при ней живет архиепископ грек; другая русская; при ней живут три священника русские, под ведением архиепископа Греческого. Тут мы замедлили час, и пошли вперед. В правой стране в виду остался российский город Измаил; далее, в левой руке, на берегу Дуная, остался город турецкий, Исакча; и в этом живут более христиане. Далее, в правой руке, на берегу Дуная, остался город российский, Рени.
58. Молдавия и град Галац
Потом пришли в молдавский город, Галац. Из Константинополя до Галаца мы плыли на пароходе шестьдесят часов, а расстояние более тысячи пятисот верст; но сухим путем ближе. Выдержавши седьмидневный карантин, взошли в город. Город Галац стоит по течению реки Дуная на левом берегу, велик и пространен; в нем порт, великая корабельная пристань, четыре базара, пятнадцать церквей, все наподобие российских, с куполами, главами, крестами, колокольнями и колоколами. Из него мы отправились в свой город Яссы, на конях, и прошли путем мимо городов Берлата и Васлуя; и в пятый день прибыли в Яссы.
59. Град Яссы, о закоснении родителей в расколе
Въехали на Афонское подворье – трех Святителей, в монастырь; и дали нам комнату, где проживали не малое время, пока исправили монастырское дело. Я был несколько раз у родителей, увещевал их оставить раскол, и присоединиться ко Святой Церкви; но они моих слов не приняли, и, просто сказать, не велели говорить, хотя я их и со слезами просил, и говорил, что я за тем и послан из Святой Горы Афонской, чтобы присоединить их к Церкви. Но они мне сказали: «Ты нам про это не говори. Когда сам пошел, то и будь там; а нас уже не тревожь: мы в чем жили, в том и помрем».
60. Скорби мои и странствие по России
Я же весьма огорчился, что всуе мое было путешествие. Потом и вторая меня скорбь постигла: друга и брата моего, монаха, расстроили посторонние греки, и он не захотел ехать в Россию, но захотел опять в Афонскую Гору возвратиться, и сборную книгу от меня отобрал. Я же положил – до конца крест нести, и исполнить отеческое послушание: зная, какие нужды и недостатки претерпевает обитель наша, – еще и застроили новую церковь для русских, – я отправился в Россию один. Но какое мое было путешествие по России! Только и было что повседневные скорби: первое, что один; второе – нищета: ничего не имел у себя; третье, книги сборной нет; четвертое, моя скорбь, паче всех скорбей, что нахожусь среди шумного мiра, среди мiрских соблазнов; и всегда оплакивал свою горькую участь. И если бы не молитвы моих афонских отцов, если бы не подкрепляла помощь Божия, то и не был бы жив от своих скорбей и печали и от тяжких моих болезней. Пробыл в России почти два года: много претерпел скорбей и искушений, много видел и святости и соблазнов, много посетил монастырей и пустынь и три лавры, много видел богоугодных святых мужей, и слышал от них душеполезных наставлений.
61. Возвращение в Молдавию; обращение родителей из раскола
И так по двухлетнем моем странствии по России опять возвратился в Молдавию, и въехал прямо в дом родителей; а в Афонскую Гору послал письмо к отцам моим, спрашивал, что́ мне прикажут делать. Проживая в дому родителей, которые сначала мною гнушались, я ежедневно увещевал их, и представлял им разные доказательства, что Восточная Греческая Церковь стоит в своем древнем благочестии, как столп неподвижный; и более пятисот лет не было никаких там ересей и раздоров, но все содержат одну православную веру, от святых Апостол, им преданную, и святыми седьмью Вселенскими Соборами утвержденную и мученическою кровию запечатленную, и множеством святых и преподобных отец свидетельствованную. Родитель стал мало-помалу смягчаться, в разговоры входить и в рассуждение, стал со мною вместе молиться Богу, а также и в церковь ходить; понемногу начал суеверие и толки отвергать; но родительница никак не соглашалась, и говорила: «Оставьте меня в этом помереть». Я же всегда просил Господа Бога, дабы не оставил ее погибнуть в душепагубном расколе, и да воспомянет ее великие добродетели и милостыни, и да присоединит ее к Святой Своей Церкви. Потом она заболела, и стало ей час от часу хуже. Я же много упрашивал ее, чтоб присоединилась к Церкви, и причастилась Святых Таин. Она сказала мне: «Любезный мой сын, не погуби меня»; а потом стала соглашаться на все. Мы призвали священника: он присоединив ее к Святой Церкви, причастил Тела и Крови Христовой. Она же, когда причастилась, пала на колени, и поднявши руки на небо, облилась слезами, стала благодарить Господа Бога, что сподобил ее причаститься Тела и Крови Своея; и многие говорила благодарственные слова. Потом обратилась ко мне, и благодарила меня: «Благодарю тебя, любезное мое чадо, что ты позаботился о душе моей». Потом всем сказала: «Простите меня, Христа ради; теперь я стала сердцем весьма спокойна, хотя уже и умереть готова». И так легла на постелю. К вечеру ей стало весьма тяжко. Я ей стал говорить, чтобы на исход души прочитать канон; но она сказала: «Подожди до утра». Поутру я пришел к ней, и увидел ее в лице изменившуюся. Она же, увидавши меня, весело посмотрела на меня, и сказала: «Вот, любезный мой сын, вечером хотел ты мне на исход души канон читать: а Господь Бог еще оставил на сем свете пожить». Потом взяла меня за руку, и сказала: «Благодарю тебя, что ты к нам пришел, и нас постарался присоединить к Святой Церкви; за то воздаст тебе Господь в будущем веке; а я еще поживу двенадцать дней, и потом буду здрава я». Я, слышавши это от нее, недоумевал, что́ она говорит, и пригласив родителя, начали ее спрашивать. И она сказала, что ночью было ей от некоего святого юноши извещение, что двенадцать дней будет лежать на одре своем, и потом будет вдруг здрава. И лежала она двенадцать дней, так что и головы не подымала; а в тринадцатый день, рано утром, когда еще все спали, а я читал утреню, она встала, и, одевшись, пришла ко мне, и стала Богу молиться. Тогда я разбудил всех, и все прославили Бога, творящего дивные дела; и была в дому у нас неизреченная радость. После того все родные мои оставили раскол, и присоединились к Святой Церкви, и уже не так, как прежде меня ненавидели и гнушались мною, и не хотели со мной говорить; но весьма меня возлюбили, и не могли на меня насмотреться, и наговориться со мною; называли меня отцом своим, много сожалели о прежнем, что много меня оскорбляли. Каждую неделю призывали священника, и святили воду. Не хотели со мной разлучиться, и говорили: «Если бы не ты, отче Парфений, то погибли бы мы в расколе». Я им говорил, что это не от меня сделалось, но за молитвы святых отец моих афонских: ибо они меня нарочито к вам послали, и их молитвы поспешествовали.