Муна хрипела в бессильной ярости и тщетно пыталась освободиться.
О Зурр, победитель девчонок! Как посмел ты прикоснуться к Муне вопреки запрету обычая! Пусть он выше, пусть сильнее — быть ему сегодня на земле!
Отшвырнув палку, Лан одним прыжком оказался рядом и опрокинул Зурра неожиданным ударом ноги в бог.
Они катались по земле и колотили друг друга кулаками и пятками, свято соблюдая при этом заповедь: «Не пролей крови соплеменника».
Зурр был сильнее. Оправившись от неожиданного нападения, он нанес Лану такой удар, что тот задохнулся от боли.
От следующего удара удалось увернуться, и Зурр со всей силы хватил кулаком по земле и взвыл:
— Бо-бо-бо!
В тот же миг, изловчившись, Лан завернул ему здоровую руку за спину и придавил противника коленом к земле.
— Ты на земле, Зурр! И ты нарушил обычай — обидел девчонку. Сордо будет тебе!
Сордо — так называлось наказание нарушившим обычаи племени. Вождь или жрец громко называли провинившегося и оповещали всех о его проступке. Но бывало сордо и суровее. Так, охотник Ястреб когда-то был побит дубинкой и лишен головного убора и охотничьего снаряжения. По сей день называется он Оор, как детеныш…
Лан почувствовал, как сразу расслабилось, обмякло напряженное тело противника.
Черные волосы Зурра разметались по земле, лицо испачкано в пыли.
— Вуа, — простонал он. — Не надо сордо.
Лан и сам не был уверен, что скажет старшим о случившемся.
— Хорошо. Не станешь трогать Муну?
— Нет.
Поднявшись с земли, Зурр потер ушибленную руку. Его маленькие, глубоко посаженные глаза блеснули, будто черные звездочки, вызывающе и задорно:
— Зурр будет лучший охотник!
— Нет, я буду лучший! Ты не попал в зверька! — крикнул Лан и повернулся к дереву, в котором недавно торчала стрела.
Но стрелы уже не было. Бесследно исчезли также и Муна с волчонком.
ВОЖДЬ И ЖРЕЦ
Наступила стужа. Устье пещеры почти совсем завалили камнями, оставив небольшое отверстие для выхода наружу.
За короткий день женщинам с трудом удавалось набрать сучьев для костра, чтобы хватило на ночь: зимой огонь прожорлив.
Охотники по нескольку раз на день уходили проверять ловушки, но с наступлением холодов зверей стало мало. Возвращались окоченевшие, злые: только изредка удавалось добыть зайца, лисицу, а то и вонючего шакала.
Вот и сегодня молчаливо глядят соплеменники, как обмороженные охотники один за другим перебираются через завал и угрюмо устраиваются у огня.
Принесли лишь большую, с разодранным боком рыбу, отнятую у горластых голодных ворон на продуваемом ветрами песчаном берегу реки.
Голый малыш прополз между ног взрослых и начал ковырять пальцем белое, рыхлое, неприятно пахнущее мясо.
Зурра недовольно заворчала, и мать детеныша поспешно подхватила легонькое тельце сына.
Трудное дело разделить скудную добычу между голодными соплеменниками. Придирчивые глаза ревниво следят за руками Зурры. Она медлит, долго примеряется, прежде чем ударить рубилом. Она наслаждается своей властью над людьми. Ей нравится, когда соплеменники заискивающе заглядывают в глаза, стараются угодить, услужить.
Самый строгий порядок соблюдается при дележе добычи.
Первый кусок, по обычаю, получает вождь, потом жрец, затем охотники в той очередности, как сидят они вдоль стены у жертвенного огня. Потом вдовы, одинокие женщины и дети, в последнюю очередь — старики и старухи.
Чем ближе к концу дележа, тем меньше и хуже остаются куски. Бывает, что старой Уруне или глухой хранительнице огня вообще не достается доли.
Только Мудрый Аун получает пищу в числе охотников да вдова умершего вождя Яна — после жреца…
Люди собирались у костра, чтобы не пропустить своей очереди. Темные сосредоточенные лица, внимательные, настороженные глаза.
Зурра оглядела соплеменников и сказала негромко и уверенно:
— Теперь, Яна, твое место там, где вдовы. Все знают, что дочь твоя кормит зверя, не хочет отдать его племени, как я велела.
— Это детеныш! — крикнула Муна. — Маленький волчий детеныш.
Жрец, до сих пор безучастно сидевший у костра, вдруг грозно поднял от огня свой страшный взгляд.
— Люди таж забыли Слово предков, на радость дивам ночи. Я слышу, как детеныши спорят…
Первые слова его напоминали предгрозовое дуновение ветерка, но, по мере того как он поднимался на ноги, медленно, неестественно медленно, голос его крепчал и, наконец, загремел, словно горный обвал.