— Ее-то я и возьму, — сказал Федор Федорович.
— Побойся Бога, сынок, — всплеснула руками княгиня. — Львов гордец, сватов отошлет, то-то позор мне на старости лет! Да и княжна за тебя не пойдет. Молоденька она, есть у нее и суженый, а тебе уж скоро к сорока годам!
— Если ты ко Львовым не пойдешь, — заметил Федор Федорович, — я все равно по-своему сделаю.
Вскоре князь пошел к брату Петру Федоровичу и рассказал о своем желании. Тот с женой очень обрадовались.
— Чур, я буду проходцем! — воскликнула Марфа Никифоровна и отправилась в гости ко Львовым, вызнав все про терем[44]. А Петр Федорович навестил мужскую половину дома Львовых. Сам Федор Федорович потолковал немного со стрельцами у ночных застав на Тверской и с воротниками у рогаток, объявив, что хочет позабавиться. Стрельцы согласились с охотой:
— Мы тебя знаем и послужить готовы всегда!
Братья Мериновы собрали в доме Петра с десяток молодых Волконских и попросили их о помощи.
— Но предупреждаю, — сказал Федор Федорович, — забава может кончиться Сибирью!
— А что нам Сибирь! — ответили молодые князья, — бывали Волконские и в Сибири не раз.
— Ладно вам! Расхрабрились, — поднял руку князь Федор Федорович. — Дело слушайте. Прошу вас быть при оружии и взять с собой столько холопов, сколько можно, чтобы не проведали родители. За сим — с Богом!
После этого совещания Федор Федорович пошел домой к матери и попросил устроить в подмосковной усадьбе большой пир для всех Волконских и его приятелей, человек на двести, не считая челяди.
— Не знаю, что это тебе взбрело в голову и когда ты завел столько друзей! — забеспокоилась княгиня Марфа Владимировна. — Ну, да ладно. Запасов у нас на всех хватит. За два дня приготовлю все, что нужно.
Княгиня отправилась исполнять обещание, а князь поднялся к себе, сжимая в кулаке пучок остро очиненных перьев.
Некоторое время спустя над подмосковной усадьбой Волконских Мериновых дым стоял коромыслом и челядь сбивалась с ног, исполняя приказы княгини Марфы. Князь Федор Федорович, перемазанный темно-коричневыми чернилами, на пятидесятом приглашении изломал последнее перо, плюнул с досады и велел холопам притащить из Заиконоспасского монастыря известного витию, что славился бойким умением строчить разными согласиями.
СКАЗ О СЧАСТЛИВОЙ ЖЕНИТЬБЕ ФЕДОРА ФЕДОРОВИЧА ВОЛКОНСКОГО МЕРИНОВА С ПОГОНЕЙ В НАЧАЛЕ И ЧЕСТНЫМ ПИРОМ В КОНЦЕ
Вечер перед назначенным в подмосковной усадьбе собранием удался на славу. Стемнело рано, сырой снег валил огромными хлопьями, заглушая все звуки. Похожие на снеговиков молодые Волконские вваливались в сени Петра Федоровича, дрожа от возбуждения. Глаза их блестели, густые бороды стояли торчком. Марфа Никифоровна, замаскировавшись под мужика, пыталась ускользнуть со всеми «на дело», но была выловлена князем Петром и водворена в терем. Есть никто не хотел, ограничились тем, чем обнесли на подносах.
Многие удивлялись потом, как Федор Федорович Меринов смог незаметно провести по центру столицы почти сорок человек с конями и возками. Говорили после, что поход на двор князя Львова был самый лихой из всех Федоровых промыслов и уж точно лучший по добыче.
В Москве не горело ни одного огня и было темно, как в погребе. Заставы и сторожа, караулившие на всех улицах и перекрестках, ничего ровным счетом не видели и не слыхали.
Волконские с седел взобрались на высокий частокол и, пока холопы сражались со здоровенными и злющими псами, ворвались в терем. Они хорошо помнили рассказ княгини Марфы Никифоровны о покоях терема и сразу нашли нужную храмину. Чтобы не вышло ошибки, завернули в шубы трех бывших там и оглушительно визжащих девиц, отнесли их в возки, а затем уже с шумом и приличествующим случаю гамом поскакали по Тверской.
Стрельцы и воротники усердно палили из пищалей, Волконские дружно разгоняли их ногайками. Езда не могла быть особенно быстрой, потому что до ворот Земляного города пришлось одолеть более десятка застав. Шум в стольном граде поднялся немалый, но объездчики[45], как водится, все оказались на другой стороне города или у себя на печках. Исключительной лихости Волконских приписывали тот факт, что никто из них не был ранен, за исключением князя Дмитрия Ивановича, укушенного неразумным псом и простоявшего всю дорогу на полозьях возка по невозможности сесть в седло.
Так что напуск на первых порах сошел Федору Федоровичу с рук. Его отряд отомкнул городские ворота и лихо помчал по первопутку. Только через несколько верст князья стали сдерживать коней, будто бы уставших, и все отчетливее представлять себе неизбежно приближающуюся встречу с грозной княгиней Марфой Владимировной.
В доме Львовых вооружились и собрали военных холопов уже после того, как похитители сделали свое дело. Князь Алексей Михайлович сообразил послать троих в угон. Он громко распоряжался о призыве всех родственников и свойственников, одновременно переругиваясь с растрепанной со сна супругой.
— Ахти нам! — причитала его княгиня. — И куда ты, старый, вооружаешься? Идти бы тебе побить челом государю и разбойников сыскать прямым сыском!
Видя в этих уговорах хитрость и подозревая уже заговор, князь Алексей Михайлович затопал ногами:
— Молчи, баба! И так над нами вся Москва надсмеется! Позор-то какой! Среди Москвы! Хочешь еще, чтоб говорили, будто Львов разбойников испугался, побежал жаловаться! Хватит у Львовых своих людей, чтобы из татей души вытряхнуть! Прозреваю, что это кто-то из именитых кобелей змеей к нам заполз, чтоб девку выкрасть. Раньше надо было тебе за княжной смотреть, а не баловать!
К утру, еще до света, собралось на дворе Львова больше пятидесяти знатных людей, каждый с вооруженными холопами. Недолго рассуждая, вскочили они на коней и поскакали за увозчиками. У Земляного города встретил их холоп и рассказал, что разбойники далеко не ушли, засели во дворе старшего Волконского Меринова. Завопили все князья, бояре, окольничие и стольники поносные слова на Волконских, один князь Алексей Михайлович призадумался, ибо имел ум востер, в придворных битвах обточен.
Быстро Львовы с друзьями прискакали к воротам усадьбы, стали кричать, из пистолетов и пищалей стрелять и саблями махать, напуская на разбойников страх. Многие из них давно не держали в руках оружия. Эти кричали особенно громко и оставались поодаль, у дороги. Все приумолкли, когда услыхали за воротами голос княгини Марфы Владимировны:
— Кто тут расшумелся?! Вот я вас!
Зная княгинин суровый нрав, стали приезжие коней придерживать и холопов подзывать. К тому же множество мушкетов и копий за тыном ввело их в сомнение. Лишь князь Алексей Михайлович не оробел:
— Это я, за своим добром.
— Ну что ж, проходи! — отозвалась Марфа Владимировна. — А воинство твое пусть остается. Авось не замерзнет.
Львов въехал в ворота с тремя старшими мужами своего рода.
Вошли они в хоромы, и княгиня всех угостила. От чарки гости не отказались.
— Где моя дочь? — спросил Алексей Михайлович.
— У меня в тереме, — ответила Марфа Владимировна. — А разбойников я посадила в погреб, чтобы остыли.
Князь заерзал на лавке, покашлял, а потом спрашивает:
— Кто же это на меня напасть осмелился?
— Кто же еще, как не мой старшой, — сказала княгиня просто, — он, подбив на это чуть не всю молодежь.
Алексей Михайлович приосанился.
— Что это он пришел, аки тать в нощи?
— Со мной они не советовались, — вздохнула Марфа Владимировна, — верно подумали, что ты сватов не примешь, потому что мы, Волконские, Львовым не в версту.
От этих слов все Львовы приосанились, и княгиня снова их принялась потчевать. Один из князей заметил, что-де многие не поверят, будто такое смелое и неисполнимое дело сделалось без тайного сговора. Другой упомянул, что Федор Меринов далеко пойдет среди Волконских, хоть Львовым и не чета, но у царя он в чести.
— Мыслимое ли дело, — сказал третий Львов, не отнекиваясь от очередной чарки, — чтобы кто-то нам противустал?!
45
Объездчики — чиновники, назначенные следить за порядком в разных частях города и командовать внутренней охраной.