Настала ночь. Безлунная, тихая. Повалил хлопьями снег: князю Волконскому на подмогу. И пошел он со своей ратью на Белый город. Полезли земские воины на стены, кто как мог. Всю ночь шла злая сеча, наутро взял Федор Иванович Белый город на саблю. Люди королевича, кто остался жив, бежали в Китай-город и в Кремль. Но не успокоился князь Волконский. Послал земских ратников к Новодевичьему монастырю, где стояли немецкие солдаты. Монастырь от тех солдат очистили.
Поднял Федор Иванович голубое знамя над Покровскими воротами и поклялся перед всеми людьми, что с этого места не сойдет, пока изменников-бояр и иноземцев из Кремля не вынет и Москву от их скверного духа не очистит.
Слово свое Волконский сдержал. Стоял у Покровских ворот со своим воинством, когда к столице сошлись рати всей Русской земли во главе с Трубецким, Заруцким и Ляпуновым. Стоял и тогда, когда по наущению Гонсевского казаки зарубили храброго вождя Ляпунова и многие дворяне побежали от Москвы прочь. Стоял Волконский, и когда холоп Иван Шваль сдал шведам Новгород, и начался в земском войске голод, и многие побрели из него по домам.
Уж лето дошло до средины, а знамя Волконского торчало в глазах бояр-изменников как заноза. На помощь осажденным в Кремле пришел гетман Петр Павлович Сапега с новыми полками. Он не стал обходить Покровские ворота, но пошел в напуск прямо на Волконского. А из Кремля напал на княжеских ополченцев сам Гонсевский. В жестоком бою нанес Волконский Сапеге удар по голове прикладом мушкета, от которого тот, недолго проболев, помер.
Осенью пришел к Москве литовский гетман Ян-Карл Ходкевич с воеводой Яном Потоцким и искушенными в битвах полками. Стали они под Андрониковым монастырем. И пошел по Руси печальный слух, что быть, видно, православным под польским королем. Послал своих служек по стране Троице-Сергиев монастырь, призвал всех православных идти на помощь Москве, где бился с неприятелями Федор Иванович Волконский. Кузьма Минин, заслышав призыв, стал в Нижнем Новгороде казну собирать и вольных людей вооружать.
Князь же Волконский с ростовцами, костромичами, ярославцами и людьми переславль-залесскими нисколько не устрашились. Стали они к польскому лагерю подъезжать, на отряды Ход-кевича нападать всякими вымыслами, денными и нощными напусками неприятеля изводить. И так Ходкевича довели, что сам он от Москвы пошел прочь.
Вновь настала зима суровая. Князь Федор Иванович все стоял на своем месте у Покровских ворот. По весне собралось в Ярославле великое Земское ополчение, стали бумаги писать и клятвы приносить, выбрали воеводой князя Пожарского. Прискакал Волконский на общий съезд, подписал грамоту ополчения выше подписи Пожарского и вернулся к Москве, на свое место у Покровских ворот.
К лету сошлось вокруг Кремля Второе ополчение, а на Поклонной горе укрепился гетман Ходкевич, что вез к осажденным в Кремле запасы. Много дней билось земское войско с иноземцами: от выстрелов днем и ночью небо было в зареве. Увидел Кузьма Минин, что воеводы с неохотой в бой идут, собрал три сотни дворян и прорубился с ними сквозь неприятеля до самого польского стана. Тут бы ему и смерть пришла, да поднял Волконский пехоту и пошел за Мининым. Вместе гнали они неприятеля до Воробьевых гор. Ходкевич отошел от Москвы во второй раз несолоно хлебавши.
Голубое знамя над Покровскими воротами стало изменникам-боярам и иноземцам в Кремле черным казаться. Оголодали они вконец, ели падаль и человечину. Князь Дмитрий Михайлович Пожарский копал в Замоскворечье ров, чтобы в случае чего от неприятеля отсидеться можно было. Посмотрели на эти приготовления Трубецкой и Волконский, да и пошли со своими людьми на Китай-город. И в жестоком бою прошел князь Федор Иванович с ополченцами всю Никольскую улицу, отбил Заиконо-спасский монастырь, поднял свое знамя у самых ворот Кремля. Кончилась надежда у кремлевских сидельцев, увидали они смерть неминучую, побежали в сторону князя Пожарского сдаваться.
Когда же Москва была от неприятеля очищена и на престол избран Михаил Романов, многие бояре-изменники получили награды. И такова была их ненависть к Федору Ивановичу Волконскому, что уговорили они Романова наградой его обойти, сослать с глаз долой на дальнее воеводство, чтобы не мешал дележке славы освободителей Руси. Тому был причиной и особый с Волконскими случай.
СКАЗ О ВОЛКОНСКИХ ПРЯМЫХ И ОДНОМ КРИВОМ
Как избрали на престол царя Михаила Федоровича из фамилии Романовых, собралось московское дворянство на почестей пир. Стали царские стольники бояр, и окольничих, и думных дворян, и всех остальных по местам рассаживать. Кто какой чин имел — тот на своем месте и посажен был. Кто в бояре Тушинским вором пожалован или боярином в измене с поляками стал — тот в боярстве сел. Кто в земском войске без чинов служил и за искоренение измены чина не получил — тот за нижним столом посажен был. Так же и наградами за освобождение Москвы царь многие роды, не поминая зла, жаловал.
По такому случаю пило-ело московское дворянство, радовалось: нет-де среди нас фамилий запятнанных. Не порушилась честь многих знатных родов службой тушинской, иноземным прислужничеством. Все-де служили на свой лад Русской земле и за то государем пожалованы.
Выше всех Волконских сидел князь Григорий Константинович. Он два года в Кремле с поляками сидел и всякую осадную нужду терпел, зато и честь принял высокую: заведовать стал Казенным двором. Хотя отощал князь Григорий в кремлевском сидении, но уже оправился, глядя на нижний стол, хвастался:
— Насмотрелся я, как Федор Иванович Меринов с сыном своим Федором лапотниками командовали. Видел, как лихо Иван да Семен Федоровичи Чермные сабельками помахивали. Храбро родич мой, Федор Федорович Шериха, на литву наступал. Но я послужил престолу поболе сродников. Посидели бы с мое в неприятельском логовище да поберегли бы царскую казну в ежечасном страхе убиения! Я на все сокровища, что выдал на жалованье польским, литовским и немецким ротам, составил тайно ведомость с оценкою. И по той ведомости царские венцы, скипетры и держава отобраны были у них сполна!
Так хвалился Григорий Константинович перед князьями Волконскими. И, выслушав его речь гладкую, встал из-за нижнего стола князь Федор Иванович, развернул широкие плечи, возвысил воеводский глас на всю палату, так что слышно стало и в Золотых сенях:
— Хорошо тебя наградили за твою службишку! Поклонись боярам за такое пожалование. Поклонись и прямым князьям Волконским за дорогое отличие. Жалую тебя именем — Кривой! Им ты будешь от нашего славного рода выделен. Его и потомкам передашь.
Встали из-за стола Волконские князья: три Федора, Иван да Семен — и вышли вон. А оставшиеся стали криком кричать, Волконских князей поносить за невежество и злопамятство, а Григория Константиновича утешать и чествовать. Только прозвище с него не смогли смыть. Прижилось оно и даже в документах стало писаться.
СКАЗ О ПОХОДЕ КОРОЛЕВИЧА ВЛАДИСЛАВА К МОСКВЕ И О ТОМ, КАК ВОЛКОНСКИЕ ЭТОМУ ПРОТИВИЛИСЬ
С избранием на царство Михаила Федоровича не утихла война на русских рубежах. Горела земля по всей западной границе. Прорывались отряды иноземные к Торжку и Старице, Устюжне и Кашину, доезжали с грабежом до Углича. А там и королевич Владислав, что боярами на русский престол избран был, дожил до совершенных лет. Стал Владислав скликать охотников с ним на Русь идти, обещанный ему престол добывать.
Стали под знамя Владиславово храбрые магнаты с дружинами:
Лев Сапега, великий канцлер литовский;
Петр Опалинский, староста шремский;
Станислав Журавинский, каштелян бельцкий;
Константин Плихта, каштелян сохачевский;
Балтазар Стравинский, староста мозырский;
Яков Собеский, отец будущего короля Яна, — и иных многое множество.
Пошел с Владиславом Андрей Липский, епископ луцкий, с ним иезуитов немалое число. А отец Владислава, король Сигизмунд, дал сыну войско с воеводою, старым гетманом Карлом Ходкеви-чем, который все дороги знал на Руси.