Пригрозил Владислав царю Михаилу великой грозой, а боярам и всем служилым людям обещал на Московском царствии свою высокую милость. Ужаснулся народ московский новой боярской измены и чаял всего православия истребления, государства Русского конечной погибели.
Ехал князь Григорий Волконский с родичами в Кремль, и толпы волнующегося народа шли за воинами. Собрал царь Михаил во дворце большой совет, звал на него священный чин и бояр, да многие разбежались от страха по вотчинам, звал воевод, да у них в полках мало служилых осталось, ибо дворяне, стрельцы и казаки, видя такое бедство, с Москвы побежали. Посланы были грамоты в русские города: в Ярославль, в Нижний и другие — но далеко была помощь, а враг под стенами.
Вышел молодой царь Михаил в Золотой палате на царскую степень и взмолился ко всему синклиту[9], обещая против королевича Владислава и его ратников стоять, сколько милосердный Бог помощи подаст.
— И вы бы, — сказал он митрополитам, боярам и воеводам, — за православную веру и за меня, государя, в осаде сидели, а на королевичеву прелесть не покушались!
Смутились бояре. Выступили вперед несколько воевод с князем Григорием Константиновичем и прорекли:
— Сидеть в осаде будем безо всякого сумнения. Будем и биться до смерти! А кто усомнился — пускай выйдет на Красное крыльцо и народу о том скажет.
Глянули бояре в резные окошечки на толпы народные, и проняла их дрожь, и не решился никто возражать воеводам. Только взроптали между собой, что Кривой, мол, доверия их не оправдал.
Препоясался московский народ на брань и начал готовиться к смертному бою, оружия же имел мало. Не были разоренные в Смуту царские кладовые пополнены, были погреба многих бояр и дворян крепко заперты. Брали храбрые то, что нашли в домах своих, и шли на стены. А трусливые собирали пожитки и бежали с Москвы в разные стороны.
А тем временем королевич Владислав, гетманы и полковники стали готовить войска на штурм, решив взять Москву и Россию всю под ноги панские положить.
Съехались князья Волконские в доме Федора Ивановича Мерина, к жене его, княгине Марфе Владимировне. Сурово встретила их княгиня, не знавшая, жив ли муж, на дальней границе сражавшийся. Немало укоризн изрекла она сыновьям, что пришли к Москве в разбитых полках, Григорию Кривому даже слова не вымолвила. Укорила Марфа Владимировна и старого князя Богдана Федоровича с молодым сыном Василием. Опустили головы, устыдившись, Иван Михайлович Жмуркин, Федор Федорович Шериха, Иван да Семен Чермные. Каждому Волконскому воспомянула Марфа предков его, что пострадали славно за землю Святорусскую, а ныне не могут на небесах святым подвижникам в глаза глянуть и стыдом за потомство свое паче лютой адовой муки страждут.
— Пойдите, — сказала княгиня, — с Богом и либо возвращайтесь с победой, либо умрите со славой. Не было у ваших прародителей обычая бегством спасаться, ни же поклоняться врагу. Лучше всем нам, матерям вашим и женам, умереть, чем принять в объятия свои бегуна перед врагом. Мертвые срама не имут. Если же уступите хоть на пядь — позор примет навеки Волконских род!
— Ладно вам, маменька, — ответил на этот наказ старший сын. — Повелели бы лучше столы накрыть.
— Все исполним, государыня матушка, и вернемся к вам вскорости, — поклонился княгине княжич Петр Федорович. За ним и другие Волконские поклонились княгине и из рук ее приняли дорогое фамильное оружие. Дала Марфа Владимировна родичам боевых коней, дала им под начал храбрых московских ополченцев, проводила за ворота и горько заплакала.
Стоял тогда плач и стон по всей Москве, ибо близок был с неприятелем смертный бой.
СКАЗ О СРАЖЕНИИ ЗА МОСКВУ
Спустилась ночь, и тьма объяла Вселенную, и полезли к стенам светлого града Москвы тьмочисленные полки врагов. Не пели трубы и не били литавры, не звенело оружие и не ржали кони в ночи. Лишь скрип кожаной сбруи и рыгание звучало в поле, да шелестел иезуитский шепот, да похрустывал пальцами от нетерпения королевич Владислав Сигизмундович. Подошли войска его к граду и бросились прытко на стены между Тверскими воротами и Петровскими, между Петровскими и Сретенскими. Грянули со стен самопалы, полетели вниз бочки смоляные горящие и жгуты соломенные, начался кровопролитный бой. Мало было людей у князей-родичей Григория Константиновича Волконского и Данилы Ивановича Мезецкого, мало было и порядка у полков вражеских. Лестницы у них оказались короткие. Не могли враги добраться до верха стен и гибли под камнями и бревнами.
Отступили враги, понеся большие потери.
Во второй раз полезли на стены, связав лестницы по две, да ломались они под тяжестью воинов. А люди Волконского и Мезецкого успевали бить и стрелять по лезущим, не давая на стену взойти и вручь схватиться. Не устрашились литовцы, с десяток охотников побежало к воротам, надеясь взорвать их петардами. Да все полегли: не дремал искушенный в осадах дьяк Семен Владимирович Головин со стрельцами.
Пришлось неприятелю отступить от этой стороны города с позором.
Сильно скучали во время боя Федор Меринов и иные Волконские с товарищами, всего 22 человека, стоя позади стен запасным конным отрядом. Стали они упрашивать своего родича Григория Кривого отпустить их к Арбатским воротам, где шел самый главный бой.
Наступлением на Арбатские ворота командовал князь Адам Новодворский, кавалер Мальтийского ордена, знаменитый на всю Европу храбрец. Его люди взорвали передний город, выбили москвичей из предместья. Русские воины под командой Никиты Васильевича Годунова с трудом держались на крепостной стене. Видя великие потери в войсках, Новодворский сам повел охотников к воротам, чтобы взорвать их мешками с порохом.
Под жестоким огнем добежал полководец до башни и среди пыли, взбиваемой пулями, стал засовывать под ворота петарду.
— Взорвет, чертов сын! — закричал Годунов, и шарахнулись стрельцы с Арбатских ворот. Но не растерялся Гаврила Леонтьев. Выхватил он у затинщика[10] саженную пищаль и стал ее наводить, приговаривая:
— До чего руки у этой шляхты длинные! Как чужое хотят заграбастать?
Вылетела из пищали свинцовая пулечка, не попала она в пороховой мешок, не попала в стальные латы, а отстрелила Новодворскому правую руку с фитилем огненным. Пошатнулся Адам Новодворский. Бросились шляхтичи к своему полковнику, вынесли на руках из-под выстрелов, закрывая собой от пуль. Мигом заложили ворота порохом, и ослепил всю Москву страшный взрыв.
Прискакали Волконские туда, когда воротины дубовые и решетки кованые с дымом и треском разлетелися, и враги уже орут клич боевой. Вылетели на них князья из развороченных Арбатских ворот, как черти из ада. Светились в огне пожара их яркие рубахи поверх брони, летали клинки в дыму как молнии. Валил за ними и весь здешний московский люд. В лютой ярости схлестнулись враги — и не устояли королевичевы воины.
Налетел на литовского ротмистра князь Федор Волконский Меринов и разрубил наполы с кирасою немецкою и седлом, стоптал аргамаком[11] лошадь вражескую и людей разбросал на стороны. Пошла по всему пригороду ратная потеха, многие показали искусство богатырское. Пехота копья побросала и гвоздила прикладами, конные скакали по проулочкам, ища противника.
Сшибся князь Иван Федорович Чермной-Волконский с драгунским поручиком Подбельским и плечо ему палашом рассек. Рубился Иван Михайлович Волконский-Жмуркин с самим князем Новоржевским, коня под ним зарубил и самого застрелил из пистолета. Бурей налетал на врага, размахивая дедовским мечом, Федор Федорович Волконский-Шериха, а скакавшие за ним следом кричали: «Поберегись!» — и шарахались храбрые шляхтичи к стенам, и пытались лезть в окна, и повисали трупием на заборах, ибо был Шериха в бою беспощаден, как лев.
Подобно коршуну вылетал из вражьей стаи пан Рожинский, охотник из гусарской хоругви, знаменитый сабельный боец. Убил он, словно играясь, старого князя Богдана Федоровича Волконского. Потом и сына его, князя Василия, вполсилы бившись, заколол и своих воинов теми победами приободрил. Но недолго радовался гусар в малиновой сбруе: уже пробивался к нему князь Петр Федорович, сокрушая встречных и поперечных вырванным из частокола бревном, ибо видел он издали гибель родичей. На миг явилось перед гусаром страшное в гневе лицо. Брызнули искры из панских глаз, и окончил он путь земной, расплющенный на своем седле.
10
Затинщик — стрелец из крепостной (затинной) пищали: крупнокалиберного гладкоствольного ружья с фитильным замком.