Рассказывает Надя Калинина.
Когда в Соловцовке не было храма, старец ездил в церковь в Князевку. Там начались гонения против него с клиторшей Дарьей Герасимовной: кто-то придумал, что батюшка будто бы не велел идти в колхоз (а потом приходили просить прощение у него). Дарью Герасимовну забрали (вроде, они стихи вместе пели). После этого пришли два милиционера, забрали и нашего старчика. Допрос тянулся месяц, ежедневный, тяжелый. На Казанскую, в трескучий мороз, осенью 22 октября, посадили его в грузовую машину, полную мешков, натрясли в дороге и привезли в тюремную больницу из Кондоля (45 км от Пензы), где допрашивали. Зиму лежал в больнице тюремной. Когда делали допрос, он был на линейке. Написал записочку, положил иконку Божией Матери с запиской в маленький узелок и бросил нам. Милиционер закричал: «Ты что делаешь?» – «Иконку!» – ответил старец. Татьяна Петровна подбежала, схватила. В записочке мы прочитали: «Хлопочите обо мне». Лежал в тюремной больнице, туда никого не пускали, а я сообразила прийти к нему на свидание, попросила пропуск: «Я уезжаю, а он мне родственник. Я попрощаюсь с ним». Когда разрешили, пришла к нему. Он ходил в лаптях взад-вперед; а лоб завязанный из-за головной боли. Ему было тогда 60 лет. Беседовал со мной 15 минут. Говорил: «Хлопочите обо мне. Из Куйбышева присудили 6 лет за нарушение колхозов и за то, что народ принимал. Спрашивали: “Иван Васильевич, согласен вину признать?” Нет никакой на мне вины».
Я достала три тысячи денег, завернула в газету и подала прошение в Москву. Дескать, ездил в церковь, там помогал, а за работу ничего не брал, воспитывался сиротой, малограмотный, жил в бедности… Через два месяца мне прислали: «Освободить». И освободили.
Один мужик, Павел, хотел застрелить старца, но не смог, а только ударил его клюшкой по голове. А когда его избили в келии, мы приехали: он лежал на своей лежанке в епитрахили, половина лица багровая, а на шее заметны пальцы, как его душили, и голос пропал. Видать, его сильно били. Они, наверное, подумали, что его до смерти убили, и ушли, а он ожил. Долго он тут страдал, но никому ничего не сказал, как немой. Белые носки были в крови, волосы «взбудоражены». Заявлять об этом он не велел. Юлька, его послушница, говорила, что он сам упал. Но мог ли он так упасть и избиться, даже голос потерял? Припадками он никогда не страдал, а на шее следы пальцев. Конечно, его душили. Один глаз был синий. Избили его 26 марта, а 24 июля (по старому стилю) он умер.
Еланская Дуня 12 лет берегла ему гроб. Он стоял на подловке. Когда врач, присланный Владыкой, приезжал из Пензы к еще живому старцу, то уже следов от побоев не осталось. Сам батюшка хотел, чтобы никого не привлекли к ответу за него. Домашние спросили врача:
– Сколько Вам за визит?
– Сколько дадите.
– Дайте полторы сотни, – прошептал батюшка.
И стоял какой-то мужик в сенях: вынул и отдал.
А соборовал старца отец Дмитрий, он же и собирал его гроб. Старец был великий постник: постоянная еда – картошка, испеченная на шостке, да чай чуть сладкий. Хлеб ел редко и очень мало. Хлеб, принесенный из магазина, не ел. Вдова, Ирина, 30-ти лет, ему пекла на поду хлеб. А он откусит немножко, пожует, высосет и вынет: «Птичкам». Ирина ему и рубашки стирала. Картошку принесут ему крупную, он сменяет на мелкую, испечет, и она на плите стоит, закрытая полотенцем. Иногда и не прикоснется к ней, птицам отдаст. Он всю жизнь ел мелкую картошку. Последнее время хлеб совсем не ел, а только высасывал и отдавал птичкам. Долгое время, годы, и молоко не пил, а когда заболит горло, пил стаканчик горяченького, но это случалось очень редко. Одним словом, старец был строгой жизни, нес постоянный пост и говение. К такому посту он приучал себя с детства, постоянно принимая пищу все в меньшем и меньшем количестве. А мясо для него не существовало: всю жизнь он не знал его вкуса. И рыбу он забыл еще смолоду. Иногда порадуется грибочками, принесенными ему, попробует один, остальное отдаст.
Архиепископ Кирилл о нем сообщил Патриарху, и Патриарх наградил его наперсным крестом. Архиепископ Кирилл надевал этот крест на отца Иоанна посреди церкви. Служили молебен. Читали послание Патриарха: «Не оставляй чад моих, за твое пастырство награждаю…» Дома я рассказала, как его награждали крестом, и мне сказали: «Ты нам укажи этот крест». И только я приехала к батюшке, а он взял в ладонь этот крест и говорит веселенький: «Вот каким меня наградили крестом Патриарх». Вечером поговорим, а утром он пересказывает наши слова и даже мысли. Чудный был старец, в церкви пел тенором и дискантом, а говорил густым басом. В алтарь ходить начал, как только ножки научились ходить, с этого же времени и подпевать начал и так до конца жизни…