— Ну признал, — полубог подозрительно сощурил глаза.
— Значит, — еще наглее заговорил мальчишка, — Фрайдхейлид открыты для тебя?
— Ну открыты.
— И ты в любой момент можешь отправиться на Хаттфьяль и вернуться обратно?
— Ну могу.
— А почему…
Эйнар сверкнул глазами, и мальчишка испуганно вздрогнул.
— Потому что предпочитаю любить родичей на расстоянии, — обрезал Сын Войны. — К примеру, со дна Дьюфтгата.
Смерть печально улыбнулась, сокрушенно качая головой. Гизур захлопнул потрясенно раскрытый рот. За столом воцарилась тишина, нарушаемая приглушенным чавканьем Эйнара и громким, довольным мурчанием проснувшегося кота, который наблюдал за людьми и персонификацией древней могучей силы хитро приоткрытым желтым глазом. Кошки не боятся Смерти. До восьми раз.
Тишина продолжалась недолго.
— А правда, — бесстрашно начал Гизур, — что Отец Война назначил тебя во главе дружины пятидесяти эйнхериев и повелел в час Рокктонлейкар выступить по правую руку от него?
Эйнар оторвал голову от блюда, поспешно проглотив кусок сочной баранины.
— Это что? — невнятно проворчал он, закинув в рот следующий. — Одна из песенок твоего папы?
— Нет, — смутился Гизур. — Эту песнь сложил Сигфус Длинный Язык.
— Ну уж такой-то певун, — пренебрежительно фыркнул Сын Войны, — точно правду миру поведал.
— Но я слышал, — горячо возразил скальд, — что именно со своей дружиной отборных героев Медового Зала ты спустился в Диммхейм и угнал драккар Неглур у самой царицы Бейн! Неужели это неправда?
Эйнар подавился куском, закашлял. Смерть выждала ровно столько, сколько требуется, чтобы создать драматично напряженный момент, и великодушно хлопнула его по спине с силой, которую никак нельзя ожидать от тоненькой, маленькой девушки. Эйнар обтер бороду, неприязненно посмотрел на скальда, потом напряженно и пристально огляделся по сторонам. С особым вниманием и подозрительностью он заглянул под стол.
— Чего это сразу угнал-то? — вполголоса проговорил он. — Просто одолжил. Ей он все равно ни к чему. Стоял, гнил в водах Айн-Салин…
— И на том драккаре с дружиной верных эйнхериев ты завоевал титул конунга эттов, да? — уверенно продолжал допрос Гизур. — Ты прошел по всему Айнмарку до самих стен Виркидхара без единого поражения, а там под стенами встретил княгиню Сольвейг — проклятую Аустой полюбить лишь того, кто одолеет ее в честном поединке, и обреченную Баратаном побеждать всех мужей, что осмелятся ее вызвать. Но именно ты победил ее! Как тебе это удалось?
— Возраст, — кашлянул Эйнар, — знаешь ли, парень, сильнее всяких проклятий…
— Эх, как бы мне хотелось увидеть все своими глазами! — мечтательно закатил глаза Гизур и тренькнул струнами сжимаемых у груди кантеле.
— Да, — мечтательно протянул Эйнар и злодейски ухмыльнулся в бороду. — Мне бы тоже хотелось, чтобы вы все своими глазами видели. Может, не стали бы сочинять песенки.
— Что значит «не стали бы»? — возмутился скальд. — Стали бы, господин! Я бы стал! И постарался, чтобы мои песни звучали еще лучше, чем они уже звучат! Чтобы твое имя не забыли даже спустя сто поколений! Ну и мое, конечно, — добавил он смущенно.
— Ага, — усмехнулся Сын Войны, — значит, ты скромник, как погляжу, да? Преданный слуга Музыки и ее Сыночка — Отца Стихов? Тренькаешь и горланишь, значит, только ради Музыки и Искусства?
— Каждый скальд хочет, чтобы его помнили наравне с героем, которого он воспел, — честно признался Гизур. — А еще каждый скальд хочет есть и пить. Если его песня может не только принести радость людям, славу героям, но и хлеб самому скальду, разве это не правильно? Разве это плохо?
— Нет, мальчик, — сказала Смерть, печально улыбаясь. — Как бы кто ни кривился, — она скосила глаза на Эйнара, — но скальд и герой составляют идеальный дуэт. Кем бы он, герой, был и кто бы о нем помнил, если бы о нем не пел скальд? А кому нужен скальд, если нет того, кого должно прославить? Главное, чтобы герои совершали достойные подвиги, а скальды пели красиво, чтобы хотелось слушать одних и помнить других.
— Поверь, госпожа, — засиял воодушевленный Гизур, — я умею петь, и это не пустое хвастовство. Хотите, я спою для вас, прямо сейчас? И тогда вы сами во всем убедитесь!
Эйнар горько рассмеялся.
— Ты гнался за мной через пол-Симскары только для того, чтобы спеть песню?
Гизур уставился на него с видом, как будто это нечто само собой разумеющееся и совершенно нормальное. Эйнар устало потер пальцами наморщенный лоб.
— А меня еще называют полудурком… — пробормотал он со всей безнадежностью.
Смерть отставила опустевшую кружку, с сочувствием посмотрела на сникшего Гизура.
— Что ж, — сказала она, — если ты проделал такой долгий путь, чтобы порадовать кого-то своим пением и музыкой, — не расстраивайся из-за того, что порадуются другие, а не тот, на кого ты надеялся. Зачем лишать радости других из-за угрюмости всего одного? Пой, мальчик, играй! Пусть мое присутствие не омрачает эти стены и не мешает веселью.
Эйнар скептически огляделся в поисках «других», но обнаружил лишь кота.
— О, госпожа! — просиял Гизур, подскакивая, будто на пружинах. — Твое присутствие не может никого омрачить. Ведь ты всегда рядом, о тебе нельзя никогда забывать, но тебя не стоит бояться. Ты не злая и не беспощадная, ты всего лишь беспристрастная и справедливая. Ты забираешь людей не потому, что тебе этого хочется, а потому, что так должно быть и кто-то должен это делать.
Если бы у Смерти имелась кровь, она бы непременно застенчиво покраснела. Но ей пришлось ограничиться извечной бледностью. Едва заметно порозовевшей бледностью.
— Слышал, братец? — Смерть ткнула Эйнара локтем в бок. — Тебе стоит поучиться у мальчика уважению.
Сын Войны глухо заворчал, постарался запить раздражение и злость брагой, но не помогло.
Гизур выскочил на центр залы корчмы, закрутился, затоптался на месте, противно скрипя половицами и совершенно не зная, за что ему браться. Наконец определившись, он побежал к скамье, на которой мирно дремал кот. Скальд настойчиво потряс скамью — кот не только не воспринял намек, но и сам недвусмысленно намекнул возмутителю спокойствия, уставившись на него зловещими узкими щелочками глаз. Гизур намека не понял, потянул руку к кошачьему загривку, несмотря даже на глухое предупреждающее ворчание. Только когда лапа с выпущенными когтями пронеслась у его запястья, едва не задев, скальд смирился с тем, что хозяин скамьи не собирается отдавать свои владения в пользование безмозглому двуногому варвару. Он побежал искать другую лавку и снова растерялся, не зная, какую выбрать. Наконец, снова определился и зачем-то побежал к самому дальнему столу, вытянул из-за него скамью одной рукой, издавая мерзкий скрип ножек по полу. Решив, что тащить скамью одной рукой неудобно и тяжело, Гизур сообразил отложить кантеле, чтобы освободить вторую руку, и выбрал самый подходящий для этого стол — тот, за которым дремал. Эйнар и Смерть терпеливо проследили за перемещением скальда туда и обратно. Девушка приоткрыла рот, чтобы дать совет, но передумала, видя, что скальд слишком увлечен и взволнован, чтобы слушать. Сын Войны с неудовольствием прожевал остывающую баранину, заглянул в пустеющую кружку и плотно стиснул зубы от резкого скрипа перетаскиваемой Гизуром скамьи.
Когда скальд наконец-то вытащил ее на центр залы, он сел на скамью, сложил руки на колени. Вскочил, подбежал к столу, забрал кантеле, вернулся к скамье, снова сел, положил кантеле на колени, положил на струны пальцы. Передернул плечами, раскинул локти, откинул полу плаща, стесняющего движения правой руки. Снова положил пальцы на струны, снова передернул плечами. Отложил кантеле, встал. Начал ворочаться и возиться, пытаясь снять плащ. Вконец запутавшись в полах, нашарил рукой и расстегнул фибулу. Уложил плащ перед собой, сел, потянулся к кантеле, глянул под ноги. Встал, сбегал к своему столу, отыскал валявшуюся под ним шапку. Вернулся, сел, уложил шапку на плаще в раскрытом виде. Положил кантеле на колени, опустил пальцы на струны, провел по ним. Но к своему стыду и отчаянию вместо запланированного аккорда услышал нескладное, прерывистое, ввинчивающееся в мозг бренчание.