Остановившись на дороге неподалеку от ветхого сарая на окраине Отмели, Эйнар привстал в стременах, приложил козырьком ладонь к полумаске шлема, вгляделся вдаль. В голое, унылое поле, по которому грозно маршировали хряк-берсерки. Впрочем, «маршировали» — то слово, что подобрал бы такой наблюдатель, которому хотелось бы придать значимости грядущим событиям. Этот же наблюдатель обязательно использовал бы при подсчете врагов такие данные, как «бессчетное количество» (прежде всего, потому, что вряд ли умел считать), не преминул бы упомянуть, что почувствовал усилившийся ветер, несущий мерзкий запах смерти, что сгустились симскарские тучи, вскружило воронье, предвкушающее пиршество… Эйнар, услышав такой доклад, сильно бы удивился и почувствовал себя обманутым. Не то чтобы у него напрочь отсутствовали воображение и образность мышления, просто в большинстве случаев он смотрел на вещи предельно прагматично и конкретно. Поэтому Эйнар сперва возразил бы, что ветра совсем нет, Отмель, как и вчера, пахнет рыбой, морем и овцами, погода стоит симскарская серая обыкновенная, а стая ворон терпеливо дежурит на ветвях одинокого деревца. А потом сказал, что видит, как по полю тащится толпа не пойми кого, внушающая страх лишь горстке рыбаков, поскольку напугать простых селян может любое скопление недружелюбных не пойми кого. Впрочем, Эйнар согласился бы, что их число все-таки бессчетное, поскольку со счетом у него тоже было туговато. В особенности со счетом врагов. У Эйнара было всего лишь два определения их количества: скучно и весело.
— Ну, развлечемся, что ли? — риторически вопросил он, похлопав Раска по шее, и спешился.
Конь флегматично посмотрел на хозяина. Конечно же, ничего не сказал, но по глазам было видно, что ему очень хочется. Но он лишь свесил голову и потряс гривой, тоскливо звеня сбруей.
Эйнар деловито отвязал Тофф от седла, взял его в левую руку. На поясе у него висело по Близнецу с каждого бока, и он хорошо умел обращаться с ними обоими, но все-таки по ряду причин предпочитал драться со щитом. Эйнар многозначительно посмотрел на прилаженную к седлу заговоренную жердину, однако решил, что не стоит сразу заходить с такого козыря. Ему можно найти применение получше. Например, поймать рыбину в речке, если уж совсем туго с едой будет.
Вдруг Эйнар услышал шаги человека, который бежал из последних сил, прикладываемых, в основном, для того, чтобы оставаться в вертикальном положении. Сын Войны повернул голову на звук, доносящийся со стороны деревни, и к своему неудовольствию увидел Гизура. Бег — занятие среди скальдов не самое почетное, но бег с похмелья — настоящий подвиг не только для музыканта, но и для нормального человека. Гизур подбежал к герою, хотел что-то сказать, но лишь отчаянно замахал руками и согнулся в три погибели, издав сдавленный хрип, едва удерживая в себе легкие и содержимое желудка.
— Тебе чего? — равнодушно поинтересовался Эйнар.
— Ха-а… чу, — выдавил из себя Гизур, — па-а-сматре-ЕТЬ!.. — он в панике икнул, чувствуя, как к горлу подступает ком, и зажал рот руками.
Эйнар глубоко вздохнул, неразборчиво пробормотал что-то себе под нос, сочувственно похлопал согнувшегося скальда по плечу.
— Только не смей обижаться, если случайно попадешься кому-нибудь под горячую руку, — предупредил он и быстро зашагал по дороге, ведущей в поле.
Но вдруг остановился, нерешительно обернулся, заново рассмотрел Гизура, но как-то придирчиво и с явным раздражением.
— Отвечаешь за него головой, — бросил Эйнар.
Раск удивленно уставился на хозяина, потом косо глянул на тяжело разогнувшегося, вяло кивнувшего скальда, саркастически улыбнулся.
— Чего лыбишься-то? — сердито проворчал Эйнар. — Я тебе вообще-то. Башкой своей за него отвечаешь, понятно?
Конь прижал уши, хлопая на хозяина потрясенными глазами, вновь покосился на ошеломленного скальда, мстительно прищурившись, и недовольно фыркнул на него. Гизур предусмотрительно отшатнулся ближе к сараю, но вдруг осознал, что переоценил себя, что похмелье все-таки сильнее будет. Слабые ноги зацепились одна за другую, и скальд начал неуклюжее, вязкое погружение вниз. Однако что-то крепкое и жесткое внезапно поддержало его под мышку и задержало падение, бережно усадило на сырую землю. Гизур повернул ватную голову и увидел высокую фигуру в балахоне с длинным посохом в руке. По идее, скальд должен был испугаться близости этой фигуры, по-отечески качающей головой, но не испугался. Во-первых, потому, что с рождения видел больше остальных, а во-вторых, чувствовал себя до того паршиво, что суеверный страх перед древней безжалостной и беспощадной силой был последним, что могло его взволновать.
***
— Я — Биркир Свартсъяль! — важно объявил колдун.
Эйнар посмотрел на него из-за прорезей для глаз в полумаске шлема, и даже если бы ему сильно захотелось, этот взгляд все равно не вышел бы менее насмешливым и едким — так уж постарались кузнецы, ковавшие Хюмир. Колдун восседал на мощном вороном коне, на одном из тех самых, с горящими красным глазами, всем видом кричащем о своем явно демоническом происхождении и неукротимом нраве. Восседал, надо признать, гордо и надменно, как и подобает настоящему злодею, заключившему контракт с темными силами. Одет колдун был в черную кольчугу, черный плащ, черные перчатки, черные сапоги, даже фибула и пряжки были черными, — все работало на создание иллюзии сгустка непроглядной черноты, над которой возвышалась совершенно седая голова с белым аристократически утонченным, худым, скуластым, угловатым лицом, преисполненным надменности, высокомерия, презрения и злодейского пафоса. Если ему и вправду было больше сотни лет, выглядел он моложе и свежее Эйнара и очень походил на типичного мрачного типа из фантазий скучающих высокородных сторйордских барышень, запертых в женских башнях отцовских замков.
Тем более эти аристократичность и злодейская утонченность бросались в глаза и резко контрастировали на фоне державшегося рядом с колдуном Скарва Черноногого, вокруг морды которого громоздилось проволочное сооружение, фиксирующее челюсть, и банды хряк-берсерков, построившейся позади хозяина в три условные линии. Эйнару на своем веку довелось повидать достаточно самых разных врагов и злодеев (он являлся одним из немногих, кто при жизни спустился в Диммхейм и вернулся обратно, а тетушка Бейн славилась буйной фантазией по части лепки верных слуг из разлагающейся плоти и гниющих костей), но он и представить себе не мог менее грозных и незлодейских противников, чем сборную скотного двора. Хряк-берсерки и вправду большей частью представляли собой именно хряков, которым по каким-то причинам расхотелось ходить на четырех ногах, и они выучились перемещаться на двух. Но были среди них и пара псов-берсерков, один козел, пара баранов, был конь-берсерк, был даже берсерк-мышь, вымахавший до размеров ройберского варвара. Причем, и это было довольно странно, именно мышь в такой компании выглядел самым злобным и неистовым даже по сравнению с соседствующим быком-берсерком (который если и мог сойти за эвлогского культуриста с бычьей головой, то только давно вышедшего в отставку и променявшего тренировки на пивную диету). Однако даже его злобность и боевитость как-то меркли и терялись, стоило лишь понять, во что вся эта компания, сбежавшая из хлева, была выряжена. Нет, шлемы, или что-то отдаленно их напоминающее, имелись практически у всех, причем самых причудливых форм, увешанные самыми разными аксессуарами — от банальных рогов и гребней до таких дерзких надстроек, что становилась даже интересно, как они не становятся причиной переломов шеи. У кого-то имелись кольчуги, надетые поверх одежды, кто-то был облачен в стеганки, в основном хряки, как самые благоразумные члены банды. Но большинство, видимо, от неуемного желания похвастать развитой мускулатурой, неистовством, бесстрашием и презрением к нормам приличия в лучшем случае ограничивалось штанами. Отдельные представители и вовсе предпочитали исключительно кожаные ремни, усеянные многочисленными шипами и заклепками, как единственную форму одежды. К вопросу вооружения хряк-берсерки тоже в основном подходили по принципу «чем больше, тем лучше». Бык держал наперевес огромную кувалду. У коня имелся бродэкс ужасающих размеров. Мышь-берсерк сжимал в огромных ручищах, покрытых серой шерстью, по громадной обоюдоострой секире. Псы опирались на внушительные рогатины. Рогатые парнокопытные выбрали для себя усовершенствованные экземпляры сельскохозяйственного инвентаря — так, например, козел размахивал устрашающего вида косой. Хряки, даже те из них, что обожали ремни и заклепки, проявляли умеренность, ограничиваясь вполне обычными копьями, топорами и мечами, некоторые прихватили с собой по щиту. Эйнар вдруг поймал себя на мысли, что именно хряки на общем фоне обитателей воинствующего скотного двора смотрелись, в общем-то, по-военному и даже вызывали некое подобие уважения. Правда, вместе с этим он думал и том, что это должна быть одна из тех драк, о которых истории лучше не знать, чтобы потом было не так стыдно смотреть ей в глаза.