И тут на затылок Эйнара с сухим треском ломающегося дерева обрушился тяжелый удар. В ушах гулко зазвенели колокола. Сын Войны покачнулся, сохраняя равновесие, ткнул острием меча в открытую морду подлетевшего к нему берсерка, рассчитывавшего воспользоваться моментом, повернулся и увидел возвышающегося над ним быка, в растерянности изучающего обломанное древко своей кувалды. Мозг внутри большой черепной коробки, судя по всему, никогда не располагал к быстрым мыслительным процессам, кем бы берсерк ни был прежде, во-первых, а во-вторых, видимо, никогда прежде его владелец не сталкивался с подобным прецедентом. Поэтому бык подпустил Эйнара, с которым они оказались почти одного роста, непозволительно близко и опомнился только тогда, когда стальной лоб Хюмира коротким и резким кивком головы Эйнара поцеловал его между глаз. Бык не услышал колокольного звона, зато очень близко рассмотрел пару созвездий. Его глаза собрались в кучу, ноги зацепились одна за другую, он совершил почти балетный полупируэт и, расплывшись в блаженной идиотской улыбке с высунутым языком, рухнул на землю.
А Эйнар закрылся щитом от саданувших в него топоров, пихнул ногой коварно ткнувшего в спину острием меча хряка, остановил грохнувшую по Тоффу откуда-то сверху дубину, полоснул кого-то по открывшемуся брюху из-под щита, но слишком поздно разобрал в общем гвалте остервенелый лай несущегося на него пса-берсерка. Эйнар повернулся — гораздо быстрее, чем можно ожидать при его габаритах — на звук, но все же недостаточно быстро, и пес вогнал ему рогатину в бок, бешено, по-собачьи рыча и скаля зубы. Леверк состоял из мелких, плотно и густо сплетенных между собой колец, пробить его было задачей крайне трудной, однако у рогатины берсерка имелось достаточно тонкое острие, чтобы проскользнуть в узкую брешь и вонзиться в тело. Эйнар коротко вскрикнул от боли, но тут же сжал зубы, сменив вскрик на злое утробное рычание, больше инстинктивно, нежели осознанно переломил древко рогатины ребром кулака и рявкнул на пса так, что тот поскользнулся, избежав удара мечом наотмашь, перевернулся и, хоть его верхние конечности не были приспособлены к этому, крайне быстро и ловко умчался на всех четырех, скуля и подвывая, как обычная дворняга, крепко ознакомившаяся с сапогом. Эйнар хотел его догнать, но не смог — пошатнулся от сильного толчка в спину. Резко обернулся, чувствуя нарастающую злость, и увидел барана, ошарашенно потирающего лоб. Сын Войны не стал с ним церемониться, огрел его оголовьем меча между рогов. Баран заблеял, осел на разъехавшихся ногах. Эйнар занес Близнеца, чтобы добить его, но заметил краем глаза движение, повернулся влево. Орудуя щитом, отбил несколько гулких ударов, наскочил на двух берсерков, размахивая мечом, разогнал их, стремительно переключился на тех, что уже подбирались справа. Самого смелого отогнал широким взмахом Близнеца с разворота. Его приятель оказался достаточно проворным, но недостаточно умелым — замахнулся топором слишком широко. Эйнар ударил гораздо короче, в живот. Хряк удивленно хрюкнул, но прежде чем толком понял, что случилось, сильно получил кромкой щита по челюсти и отлетел назад. Эйнар, не обращая внимания на удар в спину, занялся берсерком справа. Нанес ему, жестко оттесняя от небольшой группы приятелей и вырываясь из окружения, несколько ударов, которые хряк блокировал щитом, пока Сын Войны не разозлился и не рассек этот самый щит сверху одним ударом аж до середины. Близнец застрял в дереве, Эйнар постарался высвободить его, но хряк сам выпустил щит и попятился. Полубог потряс мечом, но щит берсерка не пожелал отцепиться. Но тут на свою беду в себя кое-как пришел баран и — поскольку в первый раз этот прием хорошо себя зарекомендовал — снова боднул Эйнара, только теперь в левый бок. Эйнар пошатнулся, бросил раздраженный взгляд на озадаченного барана, рыкнул сквозь зубы, крепко стиснул рукоять меча и, всем видом показывая, что вот-вот ударит им, вместо этого подло и бесчестно пнул берсерка, отчего тот согнулся пополам, а после со всей злостью огрел ребром засевшего в мече щита по хребту. И бил до тех пор, пока щит не раскололся надвое, а баран, то блея, то вопя от боли, не растянулся по сырой земле.
И тут Эйнар увидел мышь.
Берсерки замерли, стихли. Кто-то схватил за ремни приятеля, не отличающегося быстротой мышления и по инерции рвущегося в бой, оттащил назад. Эйнар подозрительно повертел головой по сторонам, видя как берсерки почтительно расступаются, освобождая пространство. Мышь стоял, демонстрируя солидную мускулатуру, кровожадно поблескивающие лезвия ловко раскручиваемых секир и первобытную жажду убивать — выражение, что ни говори, крайне неуместное на морде грызуна, даже на гипертрофированной.
Эйнар сплюнул под ноги. Еще раз пнул разозлившего его бараньим упрямством барана, отошел на свободное место, принимая внезапный вызов на внезапный поединок.
Вышло так, что оба сорвались на бег почти одновременно — мышь, призывно постучав над ушастой головой секирами, и Эйнар, глухо бухнув в щит оголовьем меча. Вышло так, что они сошлись на середине образовавшегося из поредевших берсерков круга. Мышь орудовал секирами ловко и энергично, колотил в щит Эйнара с такой яростью, неистовством и скоростью, что Сын Войны успевал только защищаться. Если бы Тофф не принадлежал когда-то самому королю Дикой Охоты, он бы не выдержал и трети принятых на себя ударов. Но расколоть Тофф мог разве что Блондеринг или топор Отца Войны. Поэтому над полем возле Рыбачьей Отмели стоял чудовищный грохот, с которым по щиту колотили секиры яростного берсерка. Пару раз слышался звон — в хаосе града ударов лезвия попадали по Хюмиру. Пару раз Эйнар пробовал перехватить инициативу, но ему явно не хватало скорости, которой обладал взбесившийся грызун-переросток, и приходилось только успевать орудовать щитом, вовремя реагируя на очередной удар. Впрочем, грохот унялся так же быстро, как и начался — мышь увлекся и распалился до того, что не рассчитал силу. Берсерк сперва не понял, что случилось, по инерции размахивал одной секирой, даже звякнул по куполу шлема Эйнара, но когда дернул вторую, то обнаружил, что она намертво засела в щите. Мышь выпустил застрявший топор, отскочил назад, но недостаточно быстро, и Эйнар, ответив несколькими взмахами меча, оставил на шерсти неистового грызуна глубокую отметину. Берсерк яростно зашипел, поднял обеими руками над ушастой головой оставшуюся секиру и без раздумий бросился в атаку. Удары посыпались в Тофф реже, но гораздо мощнее. У Эйнара даже заныла левая рука, но он мог выдержать много и долго. Достаточно долго, чтобы… Что-то сухо треснуло, удары прекратились. Эйнар выглянул поверх щита и ухмыльнулся в бороду — мышь тупо пялился на треснувшее топорище. Но порадовался Сын Войны явно раньше срока. Берсерк отбросил бесполезный кусок дерева, заколотил себя в широченную грудь, издавая оглушительный вибрирующий рев, и бросился на Эйнара с голыми руками. Сын Войны крепко встал на широко расставленных, полусогнутых ногах и резко поднял щит, когда мышь напрыгнул на него. Если бы Эйнар был простым человеком, эта громадная туша свалила бы его и придавила своим весом. Но он только скользнул по сырой земле назад. Что-то противно чавкнуло. Огромные мохнатые ручищи, тянувшиеся к горлу и открытому под полумаской шлема лицу Эйнара, всплеснули, ухватились за кромку щита и потянули назад. Сын Войны состроил гримасу, с которой обиженный, рассерженный ребенок (правда, давно разменявший четвертый десяток и обородевший еще лет двадцать назад) защищает любимую игрушку от посягательств злого мальчишки, подергал Тофф. Мышь не пожелал его выпустить, а даже если бы и пожелал, серьезных изменений не произошло. В конце концов поняв, что берсерк все равно перевесит его и увлечет за собой, Эйнар не без сожалений бросил щит. Мышь, немного постояв, тяжело упал навзничь, как статуя, так и не прекратив держаться за Тофф, к которому был пришпилен собственной секирой.